Если бы Далила была лучше знакома с более честными и менее благородными людьми, она бы обязательно услышала, как о ней говорят что-то вроде: «Протяни руку – и не досчитаешься пары пальцев». Ее темперамент и отсутствие присущего аристократии страха говорить открыто то, что думаешь, создало ей славу натуры необузданной и даже опасной – чисто физически. Она никогда не возражала и даже не была против: когда тебя слегка опасаются, это заметно облегчает жизнь с этим клубком гадюк. Просвещенная аристократия, как оказалось, в большинстве своем смела, только когда за спиной маячит пара телохранителей, а напротив – не смеющий пикнуть простолюдин, а вот когда не боишься влепить пощечину, если не ударить всерьез – теряются. Ее положение, может, и было чуть ниже, чем у большинства из них, с ее-то матерью-прислугой, но зато она была дочерью императора и к тому же лучшей ученицей их обожаемого Соколова. А перед Соколовым господа аристократы были готовы ползать на пузе. И попробовали бы они ее тронуть хоть пальцем – нет, они побоятся, что с одной стороны укусит императрица, с другой – Соколов, а еще с третьей слуги плюнут в еду.
Возможности поквитаться с Монтгомери Шоу она ждала с терпеливостью змеи, придремавшей под нагретым солнцем камнем. Годы, прожитые бок о бок со слугами, сослужили ей хорошую службу, и уж если было что-то известно – а слугам известно почти все – то об этом узнавала и молодая ученица Соколова. В том числе и обо всяких сальных словечках, сказанных в чужом доме, в отдалении от Башни: ведь у Шоу тоже есть слуги. А Далила очень не любила, когда зазря трепали имя ее младшей сестренки. Соколов будет ей гордиться, хотя, конечно, и виду не покажет – по крайней мере, на людях. Но слишком уж хорошо всем, в том числе и ей, была известна его нелюбовь и даже презрение к аристократии.
Зачем Шоу заявился в Башню, она не потрудилась узнать – а точнее дослушать. Найти возможность покрутиться рядом было несложно, а уж потом… У нее при себе было несколько книг из библиотеки, когда она нашла его в одной из комнат – не иначе явился, чтобы с обычным для него апломбом требовать разговора не с кем-нибудь, а с императрицей. У таких, как он, вечно были запросы, на порядок превосходившие все их заслуги. Он как раз разглядывал пейзаж на стене, когда одна из книг с громким хлопком упала на пол – Шоу даже вздрогнул от громкого звука, хотя он не мог не слышать ее шаги, и ее присутствие не могло стать для него сюрпризом.
– О, леди Далила. Позвольте, я… – он наклонился, и она едва удержалась, чтобы не отдернуть руку, когда его ладонь оказалась сверху – как бы случайно, он же хотел помочь ей поднять книгу. Нет, все это было совершенно объяснимо: все хотят подобраться к императрице, пусть даже через ее сестру, рожденную вне законного брака. Все средства хороши.
Вздохнув, Далила выдернула из-под его руки и книгу, и собственные пальцы, за которые он того и гляди схватится.
– Лорд Шоу, – вежливо и слегка прохладно ответила она, кладя книгу поверх остальных и поднимаясь. – Какими судьбами вы оказались здесь?
– Ах, дела, Ваше Высочество, – даже забавно было наблюдать за ним, подмечая куда-то запропастившуюся грубость – не иначе ради встречи с важной особой он оставил ее дома. – Разные скучные, сложные дела – вам ни к чему об этом знать.
Ее брови плавно поползли вверх, и она сделала шаг вперед.
– Неужели? Вы полагаете, я не могу интересоваться серьезными делами?
– Я всего лишь сказал, что такой очаровательной, – еще немного, и ее брови спрячутся в волосах, – художнице, – он выделил это слово, – ни к чему задумываться о… таких вещах. Молодым художницам это ни к чему – они должны быть… Знаете… – он приблизился к ней на полшага.
– Да? – с затаенным дыханием спросила Далила.
– Им лучше…
– Что? – почти пропела она, бросив всего лишь один короткий взгляд вниз, когда он положил руку ей на локоть. И правда. Хороши любые средства, а художниц всегда считают чем-то наподобие проституток, только способных рисовать сносные, но не слишком талантливые картинки. А она, стоит признать, частично подкрепляла такое мнение.
Правда, почему эта заготовка настоящего мужчины, пусть от нее уже по-мужски резко пахло алкоголем, и он был щедр на разного рода грубости, полагала, что может ее заинтересовать? Руки Далилы вдруг ослабли, и прямо на ноги уважаемому (вранье!) лорду рухнуло пять толстых книг. Он ахнул и отпрянул.
– Ах, лорд Шоу, простите, я такая неуклюжая, – с явно притворным сожалением произнесла Далила, даже не пытаясь скрывать истинное отношение к этому маленькому происшествию.
А терпение Монтгомери Шоу, кстати говоря, было таким же маленьким, как, наверняка, и его достоинство. Собственно, этого она и ждала.
– Лучше бы тебе за своими дырявыми руками следить, сука.
Она едва успела поднять книгу поувесистей, и только широко распахнула глаза.
– Да, наверное, вы правы, я бываю очень…
Активно жестикулируя, она выпустила книгу из рук, и та полетела прямо в ее собеседница – он успел дернуть головой, но острый угол книги все же задел его щеку. Уже в следующую секунду несдержанный самец держал ее за запястье так, что еще немного, и останутся синяки, и Далила поморщилась, но момента не упустила. Многострадальные ноги лорда Шоу на этот раз пострадали от ее каблука, ударившего ему по ноге, Далила выдернула руку, схватила с пола еще одну книгу и перешла в наступление.
– Следите – за – своим – грязным – языком – и – своими – руками – лорд – Шоу!
Каждая пауза между словами заполнялась столкновением книги с лицом лорда. Рука у Далилы была не по-женски тяжелой: может быть, сказывалась работа на кухне, а может, такой уж она уродилась. Она была выше сестры, и хоть и не выглядела слишком крупной, а скорее наоборот, очень худой, врезать могла от души, причем, если потребуется, и по-мужски, не размениваясь на типично женские пощечины. Книга добавляла ее ударам тяжести.
– Только попробуйте еще раз ко мне прикоснуться! – уже бушевала она, потому что в такой скандальной ситуации нет ничего лучше, чем вовремя привлечь к себе внимание и показать себя несчастной жертвой, едва сумевшей защититься – понятное дело, что всем известно, что она представляет из себя на самом деле, но показать себя тоже важно. – Вы, с вашими грязными мыслями, которые написаны у вас на лбу! Пусть при мне нет защитника, который постоит за мою честь – ничего, я смогу постоять за себя сама!
Она определенно входила во вкус, строя из себя нежную художницу, вынужденную защищаться своими силами. И когда на шум сбежалась стража и слуги, Далила выпрямила спину, тяжело дыша, и добавила:
– И я художник, лорд Шоу. Зарубите это себе на носу.
Впрочем, на его носу уже и так было что-то вроде зарубки – царапина от угла книги.

Отредактировано Delilah Copperspoon (04-12-2016 11:45:20)

Подойти к ней осмелились не сразу и не слишком близко: слишком уж, наверное, взбешенной она выглядела со стороны: слегка растрепавшиеся волосы, вид, как у взъерошенной вороны, накаркавшейся на несколько дней вперед, и сверкающие глаза. А сверкали они совершенно неподдельно, ведь ей и правда было за что отмутузить проклятого Шоу, уже давно известного грубостью натуры (а что еще может быть более противно художнику, чем грубая, глухая к прекрасному натура?) и несдержанным нравом. А также любовью к дуэлям. Ну так вот ему маленькая дуэль, в которой не было пистолетов, зато он получил как следует, и Далила была почти уверена, что даже большинство аристократов, ругая вчерашнюю кухонную девчонку за глаза за такое неуважение к благородной крови, признают, что Монтгомери Шоу заслуживал быть битым и вообще давно испытывал судьбу, и хорошо, что кто-то поставил его на место. Пусть и императорский ублюдок – не так уж это и страшно, даже по-своему неплохо: тем сильнее унижение Шоу. Нет, аристократы за глаза будут одновременно ругаться и злорадствовать, а попутно радоваться, что не оказались на месте Шоу. Что же касается простых людей, присутствовавших при этом – нелюбовь к аристократам, особенно с таким мерзким характером, пересилит любое неприятие такого поведения, какое продемонстрировала Далила, в принципе. Соколов будет доволен, особенно если сам увидит рожу Шоу, какой она вышла из-под тяжелых рук ученицы великого гения. А Соколов-то говорил, что она только с глиной работать и может, и куда ей браться за гипс и тем более камень.
А когда все же подошли, то оказалось, что она сейчас оправится и придет в себя. И все в порядке. Не считая грубияна в Башне.
И кто точно будет недоволен произошедшим – это сам Шоу и, как ни парадоксально, Джессамина. Сестренка была иногда жуткой занудой – впрочем, Далила понимала, что это продиктовано ее положением, и оставалось только смириться, что Джессамина, способная бунтовать, была вынуждена прятаться от посторонних глаз. Ничего. Ей самой прятаться не надо.
Прислуга, вполне возможно, скоро пустит слух о том, что Шоу грязно ее домогался, и ему же будет хуже: любой аристократ будет уверен в том, что такие слухи врать не могут. Ведь что? Слуги знают все. А Далиле даже не надо будет никому и ничего говорить: она была резкой и сложной, но не настолько резкой и уж точно не настолько неприятной, как лорд Шоу. Она вышла из слуг. Ее по-своему все еще любят – свою в высоком обществе.
Книги она давно собрала и вернула на место, перед этим осмотрев и с облегчением убедившись в том, что рубленая рожа Шоу их не попортила. Гудение постепенно нарастало, и Далила хмыкнула с удовлетворенной улыбкой, пока никто не видит. Ну вот и развлечение высшему обществу хотя бы на ближайший месяц – перемывать кости ей и Шоу. Лично ей никакого урона от этого не будет: репутация художника – не то же, что и репутация аристократа, и ей, как человеку творческому, были простительны всякие мелкие слабости и различные интрижки, о которых тоже иногда ходили слухи.
Осталось выдержать напор нравоучений сестры.
Далила устроилась в кресле, сбросив сапоги и подобрав под себя ноги, и как раз набрасывала несколько штрихов в альбоме для эскизов, когда за дверьми стало особенно шумно, и буквально через несколько секунд появилась Джессамина. Далила оторвала взгляд от бумаги и задумчиво почесала себя за ухом тупой стороной карандаша. Смотрела она серьезно, но только первые пару секунд – а затем покатилась со смеху.
– Что, до сих пор плачется? Бедняжка, – протянула она, опуская ноги на пол и откидываясь в кресле. – И не только по лицу – еще он получил просто по голове и по плечам точно, я же помню, как его лупила.
И не так уж сильно она и била! У Шоу разве что синяк останется и пара-тройка незаметных ссадин там, где ему так удачно прилетало углом книги – в общем, почти незаметно и пройдет через несколько дней. Дольше Шоу будет кричать о том, как ему досталось, если только не поймет, насколько глупо это звучит.
– Я бы на это посмотрела. На слезливый рассказ о том, что его, бойцового петуха, отлупила книжкой взбалмошная девица, в руках ничего, кроме кисти и тех самых книг и не держащая. Не на дуэли победили! Не… ну, например, Корво, – она ткнула пальцем Джессамине за спину, – его унизил – а злобная стерва Далила! Девица! И, как он сам говорит, «художница»! – она снова расхохоталась, запрокинув голову. – Да он же опозорится, если начнет трещать об этом на каждом углу. Его на смех поднимут.
Помолчав и пожевав губу, Далила добавила уже тише и довольно задумчиво:
– Хотя и так поднимут…
Натянув сапоги, она бросила альбом в кресло и поднялась на ноги. Спросила заговорщическим и донельзя довольным голосом:
– Ну как он там – красавчик?
Это было почти произведение искусства, созданное ее руками.

Отредактировано Delilah Copperspoon (06-12-2016 08:59:10)

«Художница», это надо же. Далилу всегда передергивало от одного этого слова. Художницы – она знала много таких, думающих, что у них есть талант, крутящихся в богемной среде в надежде найти богатого – и слепого – покровителя, не способного распознать пустышку и согласного потакать их прихотям. Вот это было то, что называлось художницами. Себя Далила мнила художником. Настоящим. С новым взглядом на живопись, на стиль – хотя в ее манере оставалось что-то от широких мазков и линий Соколова, что, впрочем, и неудивительно: все же он был ее учителем. Он критиковал слишком яркие тона, кричащий цвет, попытку оглушить зрителя этим цветом, не давая ему рассмотреть за ним человека, что по его мнению выглядело как халтура и желание скрыть проблемы с пропорциями и многое другое. Критиковал – но неизменно представлял ее людям, рекомендовал, как молодого, подающего надежды художника, который добьется многого. Художницей он ее называл, только видя откровенную халтуру. И ей казалось, что Соколову на самом деле даже нравится то, что ее картины так не похожи на его портреты, обожаемые аристократией по всей империи: он не видел в ней полноценного конкурента, и на самом деле правильно, что не видел. Реалистичные портреты всегда будут пользоваться большей популярностью, чем попытка уловить порыв души и помыслов и обнажить их на холсте в цвете.
Не в силах сдержать ухмылку, когда Аттано в кои-то веки заговорил и тут же ретировался, она задорно прищурилась, провожая его взглядом и тут же переводя его на сестру. Все это время, что она просидела в библиотеке, она морально готовилась к выговору – и нельзя сказать, чтобы у нее это действительно вышло. Только природная бесстыжесть и наглость позволяли Далиле с невозмутимостью вынести долгие объяснения.
– Не сваливай все на меня. Этот террариум готов порвать тебя вне зависимости от времени суток, сезона или года, просто потому что террариум, – Далила поболтала ногой в воздухе, задумчиво разглядывая ее, прежде чем снова влезла в сапоги. Эти слова уже не звучали беззаботно, потому что тут только плакать, и будь ее воля, она бы передавила половину парламента – подушкой, в их же постелях – чтобы вторая боялась и молчала. Пожевав губу, она недовольно проворчала: – Надо было ему шею свернуть, как цыпленку, и деть куда-нибудь… уронить из окна. Или просто уронить из окна. И проблем меньше.
Поднявшись, она подошла к креслу, в котором сидела сестра, и встала сзади, опираясь на его спинку. Это было в ней с детства – желание держаться поближе. Когда-то Далила говорила, что это чтобы защитить Джессамину, а думала – чтобы Джессамина защитила ее. Теперь они выросли, и Далила уверилась в том, что может защититься своими силами или попросить о помощи еще и Соколова, а Джессамина могла к тому же рассчитывать на настоящего защитника. Но она все еще держалась. А что касается бахвальства и защиты… Что же, Далила считала, что порой ей удавалось оттягивать внимание высшего общества от младшей сестры на себя своими скандалами и интрижками, причем порой с кем попало, например, с молодым гвардейцем – никто не видел их вместе, но ходили слухи… Например, слухи о том, что ей едва ли не пришлось выпрыгивать, едва одетой, из окон казармы. Или наоборот – что ему пришлось поспешно сбегать из ее спальни, потому что их могли увидеть вместе. А еще была аристократия и круг общения Соколова, а рядом с ним всегда появлялось немало выдающихся и неоднозначных людей. А потом она делала что-нибудь еще, что не положено делать особе императорских кровей: давала оплеуху какому-нибудь снобу или тихонько спускалась на кухню, чтобы побаловать леди Эмили чем-нибудь, что сделает сама. Она погладила сестру по голове: бедняжка, совсем вымоталась. Еще и всякие Шоу бегают рядом и устраивают истерики.
– Он и так недоволен твоим поведением. Он, говорят, думает, что был бы тебе отличной партией, – Далила закатила глаза и скорчила брезгливую рожу, потому что представить подобное – все равно что представить Аттано с какой-нибудь старой девой.
Джессамине, конечно, совсем не повезло влюбиться. Аттано был надежным, внушающим доверие, молчаливым и с кучей других достоинств, о которых Далила могла догадываться, но не знала наверняка, но накрывал все надежды на официального наследника, у которого не будет никаких проблем с тем, чтобы занять трон, медным тазом. Об Эмили, разумеется, ходили слухи, и хорошо бы, они остались только слухами. В отличие от их отца, у Джессамины не было в запасе законнорожденного ребенка.
– Лучше я найду на него еще какую-нибудь управу. Натравлю того же Соколова – знаешь, мне иногда кажется, что пьяным старая сволочь может свернуть горы.
А еще «старая сволочь», даже будучи пьяным, отлично кидается в меру тяжелыми предметами, так что Далиле еще на заре своего обучения пришлось учиться и быть незаметной и шустро уворачиваться, если быть незаметной не вышло.
– А даже если не натравливать, то из-за его спины можно показать язык кому угодно – правда, придется отхватить подзатыльник от него самого, но оно того стоит. Потому что лично мне извиняться не за что, и, когда в скором времени пойдут слухи о том, что он грязно ко мне приставал, как бы ему ни пришлось приносить свои извинения, – она хмыкнула, криво усмехнувшись, и глаза у Далилы были в этот момент холодные-холодные.

Отредактировано Delilah Copperspoon (09-12-2016 10:01:00)

– Да, Джессамина, – недовольно протянула молодой художник, вытянув губы в трубочку и чувствуя себя так, словно Джессамина повзрослела, а она сама так и осталась в десяти-одиннадцатилетнем возрасте, и ее отчитывает даже младшая сестра, – то есть, во все, – помолчав, она добавила: – А хочешь, отправим меня куда-нибудь за город? Или, скажем, на Серконос, в тепло – и пустим слух, что у меня был нервный срыв, и вообще я не в себе с рождения? И иногда мне требуется отдых.
Далила считала, что за пределами Дануолла она гарантировано подохнет от скуки, как только привыкнет к новой обстановке, но чего только не сделаешь ради любимой младшей сестры? А на юге по крайней мере будет теплое море, что, возможно, примирит ее ненадолго с провинциальным унынием. Правда, она не умеет плавать, но всегда можно найти пару крепких и сильных мужских рук, готовых ее поддерживать в воде.
– В конце концов, моей репутации это не повредит, – смеясь, продолжила она, с легкостью развивая собственную глупую выдумку. – Скорее наоборот. Все будут делать большие глаза и надувать щеки, но художник, который слегка не в своем уме – это всегда модно. И ты умываешь руки, и с меня взятки гладки.
Она вообще всегда была готова развить и поддержать любую глупую идею словно бы совершенно всерьез. Язык у Далилы был даром что ядовитый, как у змеищи, так еще и без костей, и трепаться, дай ей волю, она могла бы долго и с наслаждением – другое дело, что слушали не все и не всегда. И воображение – богатое. За несколько секунд она уже успела вообразить себя на залитом солнцем Серконосе, у самой кромки теплого моря, в компании какого-нибудь смуглого красавца. Или ведущей непринужденную беседу с какой-нибудь милой особой в прохладной тени снимаемых комнат. Она отмахнулась от слов Джессамины, кажется, воспринявшей ее слова всерьез.
– Да брось, кто его всерьез трогает. Стоило бы, но я ему разве что кисточку смогу в глаз воткнуть, и то изловчившись. Я такую тушу попросту не дотащу до окна, и уж тем более не подниму, чтобы выкинуть. Ты слишком заработалась, сестренка.
Со вздохом она продолжила гладить любимую народом императрицу по голове. Иногда ей хотелось сказать сестренке, что знал бы ее народ, что и кого ей приходится терпеть ради своего народа, и как она этот народ отстаивает, то какие-нибудь доброжелатели уже давно перевешали бы половину гристольских аристократов на фонарных столбах – это было бы чудесное украшение для, скажем, Праздника Фуги. Но народ ничего не знал, а потому и не делал. А жаль. Далила искренне желала многим из тех, кого наблюдала рядом со своей сестрой, споткнуться на ровной поверхности и свернуть себе шею, прямо и безапелляционно заявляя себе самой, что чем меньше аристократии, тем легче дышится и живется.
То ли хмыкнув, то ли вовсе довольно хрюкнув в ответ на слова Джессамины, она чуть сощурилась. С Корво сталось бы забыть обо всякой конспирации и… собственно, это «и» уже происходило несколько раз на ее памяти – а эти двое, даром что взрослые люди, наивно полагают, что все вокруг слепые и ничего не видят? Всегда полагали, в то время как Далила уже ждала, когда они наконец перестанут валять дурака и переспят – потому что… серьезно? Скрывать это? Любому, кто хоть немного знает императрицу, тогда молодую еще девушку, и имеет глаза не на затылке, а в правильном месте, стало бы ясно, что между этими двоими что-то или есть, или должно случиться. Может, Далила слегка утрировала, но тем не менее сама она понимала происходящее именно так.
– Тогда отправишь меня в ссылку, в глушь… куда-нибудь. Только не в Тивию – я дам там дуба. Ну, в общем, по той же схеме с умалишенной сестрицей, которую в младенчестве вниз головой уронили, – небрежно ответила она, снова махнув рукой. Как приятно не беспокоиться о собственной репутации – жаль, Джессамина не могла себе этого позволить.
– Ну знаешь, не то чтобы я когда-то питала особую любовь к смотрителям – но могу посочувствовать собакам, которые вынуждены терпеть его постоянное присутствие – и наверняка постоянное нытье.
Аббатство вечно пыталось гудеть на ухо о своих запретах, а Далила не выносила морализаторство. Никому не было зла от того, как она жила, кроме тех, может, кто и сам поступал не очень по-доброму, а раз так, то какой может быть вред от того, что она не соблюла пару-тройку запретов?
Ну и еще она, как бы ни злилась на наставника, была на его стороне. Потому что он был грязной свиньей и похотливым козлом, но еще он был гением и мог быть не таким плохим, как кажется.
– О, с трудом, с огромным трудом. Но со временем к этому привыкаешь. Зато вряд ли есть кто-то лучше него. Ну и, возможно, мне легче, потому что даже Соколов не будет всерьез тащить в постель императорскую сестру. Здесь мне вообще повезло.
Но это не значит, что он не пытался. Пытался. И пытается, когда пьян, но определенные границы все-таки не переходит, а переносить пару шлепков по заднице Далила уже давно научилась – закатить глаза и сделать вид, что она ничего не заметила. В конце концов, кто же виноват, что у нее такая аппетитная задница?
Она проследила за быстрыми движениями сестры и вздохнула. Хотелось схватить Джессамину за плечи и усадить обратно в кресло, но не привязывать же ее, в конце концов? Поправив волосы и одернув рукава, она с видом полнейшего превосходства – не над сестрой, а над лордом-придурком Шоу – вскинула голову.
– Да пожалуйста. Он еще пожалеет, что попытался достать меня через тебя. Лучше бы ему забыть обо всем в ту самую секунду, как он выскочил за дверь.

Далила фыркнула – громко, вздернув нос и с большой самоотдачей, почти до хрюканья.
– Ну уж нет, отправляйся в свою Тивию сама. Дальше Морли я себя утащить позволю разве что связанной по рукам и ногам. Я полжизни провела на кухне, а там все время жарко, я непривычна к холодам, – все еще со вздернутым носом заявила она.
Разумеется, Джессамина говорила это, чтобы позлить ее, чтобы продолжить перепалку: они всегда цеплялись языками друг за друга и потом уже не могли расцепиться, споря чуть ли не до посинения. Жаль, что сейчас сделать это было уже сложнее, потому что, по правде говоря, Далиле немного не хватало этих перепалок. Они оживляли ее, встряхивали.
– Ну почему же – тебе просто надо отправиться на Серконос с каким-нибудь очень важным и официальным визитом и заранее выделить день-два на то, чтобы полежать на пляже. Отец тоже не сидел безвылазно в Дануолле, – она усмехнулась, слушая сестру, и опустила взгляд, возвращаясь в памяти к этим же дням. – Да, помню. Тогда он казался мне любовью всей моей жизни. Каким с течением лет все это кажется глупым и смешным. А ты носилась со своими обгоревшими плечами и пораненным пальцем, как будто уже при смерти. Хотя нет, – она фыркнула, – при смерти так не бегают и не ставят все с ног на голову.
Далила тогда хмыкала, мол, эка невидаль: маленькая ранка и солнечный ожог. Ей, испытавшей все прелести работы на кухне, пришлось узнать и порезы, и настоящие ожоги, и она тогда думала, что сестренка больше придуривается и просто хочет привлечь внимание всех вокруг. И смеялась над Джессаминой, одновременно чувствуя страшное раздражение из-за этого нытья. А потом кто-то из приставленных к ним серконских гвардейцев отвел ее в сторону и сказал, что Джессамине в ее жизни не приходилось сильно обжигаться и ранить нежные руки, а значит, ей тяжелее переносить даже такие мелочи. И, закатав рукав рубашки, показал огромный старый рубец на плече, предложив погадать, как это было больно, и как бы она себя повела на его месте. И он был прав, а она вела себя глупо, как маленький ревнивый ребенок. Она больше не дулась на сестру и не бесилась из-за ее хныканий – правда, не смогла отказать себе в удовольствии немного ее все же позлить. Да. Иногда ей нужен кто-то, кто будет ее останавливать.
Как сейчас? Не перегнула ли она палку с Шоу? Ну нет, этот получил по заслугам, и Далила только жалела, что не отходила его еще лучше.
– Из-за чьей? – сверкнув глазами, насмешливо переспросила она. – Вспомни о его репутации. Всем известно, что Шоу – человек несдержанный и с определенными проблемами по половой части. Лезет на половину того, что хоть как-то двигается. Я, конечно, не ангел, но по крайней мере еще никто и никогда не то что не обвинял меня – даже не пускал слух о том, что я вынуждаю с собой спать.
Что и говорить, Далиле в последнее время казалось, что слухи о ее любвеобильности… сильно преувеличены, мягко говоря. Раздуты до невозможности, что уж там. Она не была красавицей, и Джессамина, даром что сестра, была гораздо красивее ее, но Далила умела себя подать и любила себя – а за ее любовью потянулись и другие. Она была уверена в себе и в своем умении привлечь внимание, не обладая ангельским личиком, и это не всем нравилось. Особенно аристократкам, которые не могли позволить себе такого же смелого поведения – и в конечном счете они и начали распускать о ней слухи. Все слухи, ходившие в высшем обществе о любовных интересах императорского бастарда, следовало поделить на два, но она не обращала на это внимания. Далила могла позволить себе любить того, кого она хочет любить, а что по этому поводу думают окружающие, мало ее интересовало.
– Только попробуй, и уже я выем тебе мозг! Но с другой стороны… зато я буду не одинока, а его нытье – можно подумать, я чего-то от него еще не слышала, – она закатила глаза, всем своим видом показывая сестре, что если та хочет ее напугать, то следует придумать что-то пострашнее, чем компания Соколова. – Только не отправляй совсем в глушь, иначе я там сопьюсь и все-таки пересплю с ним – от скуки.
Со вздохом Далила последовала за сестрой, думая, что все-таки аристократам нужна встряска: бойся они немного больше своей правительницы, и Шоу бы даже не пикнул сегодня.
Короткая пауза, когда Шоу подошел и уставился на нее с едва скрываемым удовлетворением – ждал извинений, козлина. Внутренне она хмыкнула. Ну если он так хочет продолжать… Далила как можно незаметнее вдохнула, вбирая в грудь побольше воздуха – и рухнула на пол, как подкошенная, упав на колени и схватившись, впрочем, не слишком сильно, за одежду сестры. И с истеричными нотками в голосе принялась причитать:
– Это ужасный человек, ты не знаешь, что он хотел со мной сделать! – проникнувшись ситуацией, она уже чувствовала, как из глаз брызнули слезы – если настроить себя на нужный лад, можно даже разрыдаться. Главное уметь. – Пожалуйста, защити меня от него, он…
Тут через собравшуюся на представление толпу, грубо растолкав несколько особенно крепко стоявших на ногах господ аристократов, прорвался Соколов – не иначе тоже услышал о разразившемся скандале и решил, что не может не поприсутствовать: не каждый день Шоу бьют книгами по роже. Но Далиле было некогда отвлекаться: она, вздрагивая, закатала рукав на левой руке и продемонстрировала отчетливо видневшийся на руке синяк – явный след чьей-то руки, и, судя по размеру, совсем не женской. Она увидела на лице Соколова какую-то странную смесь чувств, свидетельствовавшую о том, что и он от неожиданности принял устроенный ей цирк за чистую монету. Соколов грубо отпихнул Шоу, на которого теперь уже начинали коситься все вокруг, в сторону и подошел к ней, взяв за руки и поднимая хнычущую ученицу на ноги.
– Ну все, все, дурочка, прекрати, – грубо и одновременно заботливо принялся успокаивать ее наставник, а Далила, уткнувшись лицом ему в грудь и трясясь от фальшивых рыданий, подумала, что он оторвет ей голову, когда узнает, что она обдурила его вместе со всеми присутствующими – а он не любил быть как все. А синяк ей вчера поставил Стивен из тайной полиции, слегка переборщив с их играми.

Хотелось бы Далиле знать, станет ли ее младшей сестре легче со временем. Сумеет ли она окончательно сжиться с тем, кто она есть, и со всеми своими многочисленными обязательствами перед всеми подряд? Отец не был идеальным правителем, и она считала, что Джессамина справится лучше него, что при ней империя достигнет настоящего расцвета, золотого века – но порой она все еще казалась слишком мягкой и нежной, и Далила не переставала мысленно говорить ей: ну же, дожми, еще немного, чуть больше жесткости. Может, она была не права – она же не должна была стать императрицей, ее не готовили к этому. У нее была унизительная роль тени Джессамины, и нескоро ее все же вывели на свет. Сейчас Далила думает, что отец мог бы просто отправить ее подальше из Дануолла вместе с матерью, потому что он был слишком нерешительным, боялся признать ее, и то, что он все-таки сделал это – сейчас она думает, что это было какое-то чудо. Но она все же стала той, кем всегда должна была быть – Далилой Копперспун, внебрачной дочерью императора Эйхорна Колдуина, и пусть ей не суждено править, она и не рвется: у Джессамины наверняка получится лучше. Ее младшая сестренка как будто создана была для правления. Но Далила все равно желала, чтобы та все же обзавелась большей жесткостью и поставила на место тех, кто пытался отодвинуть в сторону ее.
– А, да ты бы еще вспомнила мои первые влюбленности, – Далила отмахнулась, впрочем, с веселым блеском в глазах слушая, как сестренка, не краснея, перечисляет ее кавалеров, как будто только и делает, что следит за ее личной жизнью. – А Кемпбеллу стоило бы сказать, что его смотритель уже провел самый тщательный осмотр, и не раз, но так и не нашел, за что бы меня осудить, – она оскалилась в довольной усмешке: из всех высокопоставленных личностей Дануолла Кемпбелл был, пожалуй, самым неприятным и досаждающим. Если многие его смотрители были еще довольно неплохи, или, по крайней мере, честны, то сам он был крайне… в общем, он был отвратителен. Настолько, что даже не вызывал в Далиле желания пошутить и предложить ему осмотреть ее лично: вдруг согласится? – Не скажу, – заговорщически улыбнувшись и подмигнув сестренке, она мотнула головой. Есть даже в ее личной жизни такие темные уголки, которые она не собирается приоткрывать даже близким. – И ты забыла Стивена, того, из-за которого у Берроуза приключилась настоящая истерика. Он чуточку более значим, чем молочник, – она фыркнула.
Без лишней нежности, даже чуть более грубоват, чем ей хотелось бы, и очень авторитарен. Не будь она сестрой императрицы, ей бы было с ним гораздо сложнее. Не будь у нее ее закаленного и, что уж там, сложного характера, отношения с ним перемололи ее, как мельничные жернова. Но все же было какое-то удовольствие в их общении.
– Я не забываю, Джесс, – она мотнула головой. – Я тоже слышала о себе достаточно, знаешь, в последнее время я получаю свежие сплетни вместе с теплой утренней булочкой на кухне. Но я все еще считаю, что перед Шоу у меня есть небольшое, но преимущество. Может, кто-то и считает меня ведьмой – хотя, будь так, ты бы узнала об этом первой – но и из этого можно извлечь выгоду. Кто будет связываться с ведьмой, кроме Аббатства? Хотя, конечно, Кемпбелл – тот еще фрукт, чтобы он там подавился виноградной косточкой и избавил нас от своей щекастой рожи.
Глупые бредни. Будь она действительно ведьмой, ей бы не пришлось избивать Шоу книгами. Она бы нашла другой способ свершить свою маленькую месть и не запачкать при этом рук. Но, по правде говоря, Далила вообще не очень верила в россказни о черноглазом божестве, которому поклоняются язычники, и никогда этим не интересовалась – так с чего бы самому Чужому приходить к той, которая в него и верит-то еле-еле?
– Может, так и есть, – Далила снова погладила сестру по голове и нежным движением рук заправила короткие волосы на висках за уши. – Их счастье, что мне не быть императрицей, иначе аристократии в Дануолле поубавилось бы. Ради этого можно было бы даже с Аббатством спутаться, а уж оно бы нашло управу на многих.
Впрочем, стоило ей, покинув тихую комнату, увидеть Кемпбелла среди любопытствующих зевак, как Далила сразу же передумала. С этим мерзким червем она бы точно не спелась – просто не пересилила бы себя. Коленопреклоненная и надрывно рыдающая, она успевала окидывать взглядом присутствующих, оценивая их реакцию и то, достаточно ли натурально она изображает несчастную и запуганную жертву. Хотя как бы ей скоро и правда не стать жертвой – одного тяжелого на руку и на нрав художника и изобретателя. Ладно хоть слезы вытирать не начал – Далила сама об этом позаботилась, уткнувшись лицом ему в грудь и чувствуя знакомый запах: табак и перегар, смешанный с чем-то еще, более… техническим. Запах был неприятным, но она давно уже свыклась с ним и перестала кривиться, а уж ради красивой сцены можно было потерпеть лишний раз. Далила дрожала от рыданий, полностью погрузившись в только что ей же самой и выдуманное страдание, но не забывала и слушать Джессамину, чей голос легко узнала бы и в шумной комнате, заполненной людьми. Оторвавшись от наставника, дошедшего до поглаживаний по спине и еще не успевшего отойти от шока, она несколько раз сморгнула слезы с ресниц, глядя на Шоу, который едва не взорвался от такой несправедливости. И она успела прищуриться, услышав его последние слова, но не подала и виду: не сейчас. Дочь кухарки – да, как истинный аристократ, он знал, где ужалить, даже извиняясь, это нельзя не признавать. Рыдания постепенно сходили на нет – чем дальше Аттано оттаскивал Шоу, тем тише они становились, превращаясь в тихие всхлипы. Она чувствовала себя в центре всеобщего внимания и, признаться, наслаждалась этим, купаясь во взглядах со всех сторон. Но надо будет как-то объяснить Эмили, что это было: все же перед искренним ребенком становилось стыдно. Наконец, отлепившись от Соколова, Далила вытерла глаза, стараясь не размазать макияж, и глубоко вздохнула. Медленно опуская рукав, она улучила момент и подмигнула сестре. И в ту же секунду услышала шепот Соколова на ухо.
– Далила… кхм, леди Копперспун, – из его уст это звучало издевательски. – Мне кажется, или вы делаете из меня дурака?
– Я… Я все объясню, – прошептала она, ища пути отхода.

Отредактировано Delilah Copperspoon (14-01-2017 19:22:05)

За все нужно платить. За маленькое развлечение, о котором не меньше месяца будет гудеть вся Башня, если не треть Дануолла, ей придется расплатиться искренним беспокойством Эмили – а это и правда упрямо будило в Далиле не очень свойственное ей чувство стыда – и, что куда более весомо, огромным недовольством Соколова. Впрочем, «недовольство» – это еще мягко сказано. Учитель очень не любил, когда его оставляли в дураках, в особенности, если оставляли в дураках его и еще ораву народа: Антон мнил себя (впрочем, вполне заслуженно) человеком незауряднейшего ума, и надуть его вместе с толпой пустоголовых аристократов – страшное оскорбление.
На нее уважаемая аристократия прежде смотрела снисходительно – подумаешь, у императора была интрижка с кухаркой, закончившаяся ребенком, кого этим можно удивить в их время? Очередная девка, трата благородной крови – ни на что не годная, в сущности. А потом Соколов разглядел в ней талант, и она могла бы наблюдать, как постепенно меняется отношение к ней, если бы тогда ее это интересовало. Сейчас же этот Соколов, она видела и чуяла внутренним чутьем, едва сдерживался, чтобы не отвесить ей тяжелый подзатыльник здесь и сейчас. Когда Эмили подскочила и схватила ее за руку, Далила уже успела понадеяться, что неприятного разговора и швыряния неподходящими для этого предметами удастся избежать.
– Тетя Далила, идем порисуем, ты отвлечешься и больше не будешь плакать.
Она даже не удержалась и улыбнулась. Сама Далила никогда не стремилась заводить детей, скорее старалась этого избежать всеми силами, но Эмили была чуть ли не единственным ребенком, которого она принимала всем сердцем. Обычно у нее не очень хорошо получалось ладить с детьми.
– Идем, Эмили.
– Позвольте я тоже с вами схожу, – Соколов и не думал ее выпускать, и Далила почувствовала, как крепче сжимается на запястье его здоровенная лапа. Хотелось верить, что он не был слишком пьян, и не устроит какой-нибудь безобразной сцены при Эмили.
Надо было срочно что-то придумывать, но в этот момент принцесса и наследница трона выпустила ее руку, чтобы повернуться к Соколову, выпрямить спину и упереть кулачки в бока.
– Разве вы не понимаете? Нам надо поговорить, – она вздернула нос и добавила: – Женский разговор. Никаких мужчин.
И Далила готова была поклясться, что Эмили подцепила это у нее. Племянница же в это время деловито отцепила своими маленькими пальчиками огромные пальцы Соколова от руки его ученицы и увела ее прочь от толпы.
– Эмили, – дождавшись, когда рядом не будет лишних ушей, тихо спросила Далила. – Ты умеешь хранить тайны?

Эмили оценила шутку: ей Шоу тоже не то чтобы нравился, зато понравились наброски ее тетки, на которых был легко узнаваемый, пускай и гротескный, Шоу. С огромной шишкой. Эмили в это время устроилась с бумагой и карандашами у окна и старательно рисовала, высунув кончик языка и отказываясь показывать, что рисует – только поклялась, что это не имеет никакого отношения к недавнему инциденту, ведь им надо старательно хранить тайну. Далила была уверена, что может положиться на племянницу: та хоть и была ребенком, соображала нормально и не была дурочкой, понимала на самом деле, что и кому может грозить. Правда, встал вопрос рисунков дорогой тетушки и виновницы произошедшего, и только Далила в торжественной обстановке пообещала съесть собственные творения, чтобы не выдать их. Чем и занялась сразу же: эскизная бумага жевалась крайне тяжело, и приходилось отрывать кусочки, пока Эмили заливалась смехом.
– Что ты смеешься? Я тебя сейчас тоже приобщу к своей тайне!
За этим последовал смех на еще более высокой ноте. Далила хотела сказать еще что-то, но в мастерскую вошла Джессамина, которую Эмили, впрочем, успела заметить раньше, и художник, и без того совершающий форменное преступление против искусства и истории, от ее возгласа подавился кусочком бумаги. Эмили заботливо похлопала ее по спине, и Далиле, чтобы отдышаться и заговорить, пришлось выплюнуть бумажный ком себе в руку. Она успела бросить взгляд на рисунок: тот был еще почти полностью цел – жевать и жевать.
– Джесс, – выдохнула она и еще раз прокашлялась. Чуть отклонилась в сторону, чтобы посмотреть за на дверь у сестры за спиной, и страшным шепотом спросила: – Соколова на горизонте нет? Он в непечатных выражениях пообещал мне такие кары, что даже не будь здесь Эмили, я бы не стала повторять. А еще обещал отходить ремнем.
Последние слова Далила сопроводила фырканьем: признаться, ей казалось, что Соколов до сих пор пытается, пусть и довольно лениво и скорее просто для приличия – потому что как так может быть, что совсем рядом с ним ходит женщина, которую он не облапал – развести ее на нечто большее, чем один пьяный поцелуй. И, что уж там, это вызывало у нее приступы смеха: взрослый и состоявшийся человек, а занимается непонятно чем, так еще и находит такие идиотские предлоги. Впрочем, ремнем он мог отходить и без всякого эротического подтекста – смотря в каком был настроении, и насколько пьян. Далила снова посмотрела на сестру и сощурилась.
– Все в порядке?

Хорошо, что она не попыталась сжевать весь лист целиком, иначе его пришлось бы совсем уж некрасиво вытягивать двумя пальцами изо рта и выставлять на свет обжеванный кусок темной бумаги для набросков. Она отправила комок бумаги в мусорную корзину и еще раз прочистила горло. Младшая сестра выглядела очень строго, что, впрочем, и неудивительно, учитывая, что ей по статусу не положено одобрять выходки, подобные той, которую сделала Далила. И еще, кажется, обеспокоенно, но, может, это тоже было связано с Шоу и представлением старшей сестры. А может, и нет. А может, да, но только частично. Далила фыркнула было от смеха, но стоило сестренке отослать Эмили и заговорить о серьезном, как улыбка исчезла с лица художника. Неужели и правда, как грозилась, отошлет в Тивию? Далила в это не верила, но кто знает, что еще могло случиться. Тогда это будет самая неприятная новость за месяц, если не за полгода. Ей совсем не хотелось уезжать и бросать надолго Джессамину, не хотелось торчать в холодной Тивии, куда ссылают преступников, не хотелось отправляться прочь от всей этой шумной и быстрой жизни. Но в первую очередь дело было в Джессамине. Далила все-таки была старшей сестрой и в ее обязанности входило защищать младшую, даже если эта младшая уже обзавелась постоянным любовником и ребенком.
Далила попыталась схватить лист с рисунком, но даже не дотянулась, а юная принцесса уже вовсю сворачивала его в кораблик. Хотя… какая разница? Размокнет, утонет и развалится – как будто ничего и не было. Далила откинулась в кресле и проследила взглядом за Эмили, повернув голову. Хотела бы она, чтобы ей в детстве тоже давали уроки, и в таком изобилии. Когда от чего-то тебя отодвигают, его сразу начинает не хватать, а Далила, хоть и не стремилась править по-настоящему, думала о том, что в этом мире еще столько всего, что она могла бы узнать, если бы кто-нибудь не пожалел на нее времени. Она не обижалась на Джессамину. А еще думала, что, веди ее кто-нибудь учиться насильно, тоже ненавидела бы это.
– Так Соколов пытался что? – она вскинула брови, вопросительно глядя на сестру: любопытство все-таки было одним из самых страшных пороков Далилы.
О Тивии думать не хотелось. Ничего хорошего Далила от этого разговора не ждала еще до его начала. Сердце Далилы как будто замерло на несколько секунд, стоило ей услышать слова «тивианская делегация» – почти в страхе от того, что будет дальше, но с каждым новым произнесенным Джессаминой словом напряжение ослабевало, а постепенно и вовсе отступило. Нет, сестра не стала бы терзать ее и тянуть с правдой, сказала бы так сказала. Правда, Далила все равно не могла понять, чем может здесь помочь: в государственных делах она понимала чуть. Точнее понимать-то она большую часть понимала, но чаще всего не представляла себе, что с этим делать – в любом случае, когда речь шла о торговле. Дипломатия – еще куда ни шло, болтовня она и есть болтовня, где-то можно позволить себе больше, а где-то меньше, а вся эта экономика – это было слабым местом Далилы.
«Неравнодушен?» Она приподняла брови, вопросительно глядя на сестру и всем своим видом спрашивая, правильно она понимает, к чему та клонит. На самом деле понять это можно было только так, без вариантов, но все-таки… Не стоит и говорить, что это вызвало у Далилы неподдельное удивление, и где-то в горле застряли слова о том, что если он любит действительно красивых женщин, то это не про нее. Она помнила Шувалова: тот когда-то ухлестывал за Джессаминой, как и многие другие аристократы – стоило молодой императрице достигнуть совершеннолетия, как к ней со всех сторон потянулись со сватовством. Шувалов тоже там был. Далила помнила его стойким в своих намерениях: пока он был в Башне с визитом, он ни на кого, кроме Джессамины, как будто и не смотрел. На кого он смотрел у себя в Тивии, Далила не имела ни малейшего понятия, но уж точно не хранил верность отвергшей его, как и других, императрице.
Далила не была дурой, поэтому все поняла, пока сестренка еще мялась, но решила проявить редкую для нее деликатность и не лезть с язвительными комментариями – той и так было сложно. Кому угодно было бы сложно: «Привет, сестренка, не переспишь тут с герцогом общей пользы для?»
Когда она закончила, Далила хранила молчание пару секунд – и разразилась диким, неженственным хохотом, запрокинув голову и зажмурив глаза.
– От кого не ожидала таких просьб, так это от тебя, – небрежным жестом вытирая пару выступивших от смеха слезинок в уголках глаз, ответила она. – «Совратить», надо же… Сама додумалась, или кто-то надоумил?
Шувалов не был красавцем, но и уродом его назвать нельзя было, а для аристократов это, по правде говоря – уже достижение. Что бы ни говорили в народе и не писали в разных пьесках, а в памяти Далилы лица аристократии оставались несколько неприятными и часто болезненными. Шувалов по крайней мере не был субтильного телосложения, какое отличало тех же Пендлтонов.
– Надеюсь, он хотя бы все еще ничего. И ничего себе не отморозил в своей Тивии, – она закатила глаза. – И учти, – она наставила на Джессамину указательный палец, – во-первых, он может и не согласиться, даже если я начну приставать к нему в открытую. А во-вторых, даже если я не дам ему вылезти из постели, он может остаться при своем мнении: постель постелью, а дела делами. Я ничего не обещаю.