Ни слуху, ни духу – как будто ее короткая влюбленность совсем забыла о ней. А о таких, как Далила, не забывают – по крайней мере, так быстро и просто. Признаться, она была слегка оскорблена и планировала нанести визит, если уж в течение трех дней ее недавний поклонник больше не объявляется и даже не дает о себе знать. Она привыкла к вниманию и привыкла к тому, что если уж на нее обращали внимание, то ее добивались, ее желали и по ней скучали. Она умело пользовалась тем, что имела от природы и от Бездны, впрочем, в том, что касается отношений, природа приняла более активное участие. И теперь ей совершенно не верилось, что ее можно было просто взять и забыть. Ну уж нет, все не так просто. Может, что-то случилось?
Брианна тоже была последние дни как будто сама не своя – не то чтобы действительно обеспокоена, но что-то в ней было не так, чего-то не хватало, что-то было не на месте. Далила понимала это своим тонким художественным чутьем, чем-то похожим на осязание без зрения, но назвать не могла, а заговаривать об этом – не стала. Чего ради? Если Брианну что-то беспокоит, она расскажет обо всем сама: ведьма надеялась, что у нее и ее самой близкой подруги больше не было друг от друга секретов. Они слишком хорошо друг друга изучили – так морские волны изучают то, что попадает в их прохладные пенистые лапы, выглаживая до нежных, гладких, ровных линий. Далила была занята завершением новой статуи, и, может, после этого, если ее милая Брианна так и не решится, может быть… Закончив, сняв фартук и отмыв руки, она и правда попыталась отыскать Брианну – но натыкалась лишь на других сестер. Она приказала им передать Брианне, что хочет ее видеть, но уже была уверена в том, что если кто-то и найдет ее дорогую подругу, то только она сама. Остальные уступали Брианне во всем – и откуда им знать, где ее искать?
Впрочем, Далила тоже не знала. Поэтому первым делом она отправилась навещать своего спонсора и поклонника. Эделайн Бэрбоун до поры до времени успешно скрывала от своего мужа и свою интрижку с женщиной, писавшей ее портрет, и то, что она уже не раз давала ей приличную сумму денег – не слишком большую, но для такой, как Далила, прожившей полжизни на улице, это было немало. Она была довольно непритязательной, а на этой женщине, обеспеченной, но не слишком высокой по статусу, она оттачивала свои умения – притвориться же влюбленной ей ничего не стоило. За это Эделайн позволяла делать с собой все, что угодно, и Далиле нравилось ощущение полной, безраздельной власти над этой женщиной, ее телом, ее душой и ее разумом. Эделайн даже исправно платила за квартиру, которую они использовали лишь для своих встреч – правда, следы своего присутствия Далила все же там оставила. Там не было мольберта, но там было немало бумаги, краски, сухая пастель и карандаши – достаточно, чтобы сделать несколько набросков, если в голову вдруг пришла идея.
Эделайн не было дома – это Далила выяснила, поговорив с прислугой. Она не отправлялась никуда с визитами, а просто… ушла. Что бы это взбрело ей в голову? Ведьма подумала, что это глупая идея – проверить их квартиру, но, должно быть, сам Чужой нашептал ей эту мысль и заставил отправиться и все-таки проверить. Хотя что бы этой дуре делать там одной? Разве что она нашла себе кого-нибудь еще. Совершеннейшая нелепица: Далила была более чем уверена в том, что так просто Эделайн не выпутается из ее сетей, и ей сейчас даже в голову не приходит посмотреть на какого-нибудь мальчишку или смазливую девку – хорошо если на собственного мужа она еще смотрит без отвращения.
Она не воспользовалась обычным входом – почти никогда им не пользовалась, слишком осторожная и привыкшая ходить теми путями, где ее заметят не сразу. Перенесшись на балкон, Далила, прищурившись, осмотрела приоткрытую дверь, прислушалась и сделала осторожный шаг внутрь. Ей показалось, что она слышала что-то похожее на стон или сдавленный вскрик, доносившийся из спальни. Обойдя фарфоровые осколки, белые с розовым антиком, на полу, она подошла к двери спальни и, положив пальцы на дверной косяк, заглянула в комнату.

Что эта глупышка все-таки забыла здесь? Глупышка была чуть старше самой Далилы, но в глазах ведьмы это отнюдь не добавляло ей ума – а она попалась так легко и даже не нуждалась в том, чтобы ее удерживать, проверять крепость невидимых глазу пут. Разве она была умной? Нет, это она, Далила, была умной, и скоро она возьмется за куда более сложную и своевольную жертву, она уже почти подобрала кандидата из числа потенциальных клиентов Соколов, выстроившихся в очередь в надежде, что когда-нибудь он снизойдет и до них. А Эделайн пусть живет себе дальше – она не посмеет пойти против воли Далилы и не станет закатывать скандалов. Может, когда-нибудь ее любовь даже ослабнет, но, по правде говоря, ведьму это мало интересовало.
Интересно, следующий ее спонсор будет таким же кротким? Или дело не в магии, а в характере?
Что-то здесь было не так – Далила чувствовала это нутром, и «не так» могло оказаться как глупостью, так и реальной опасностью, поэтому она ступала осторожно: если разгуливать по квартире, оглушительно стуча каблуками, можно совершенно глупо напороться на пулю или нож.
Она слышит знакомый голос, но не успевает удивиться ему, потому что уже заглядывает в спальню, чтобы увидеть там Брианну, поднимающуюся с колен над трупом – и Далила более чем уверена в том, что еще минуту назад этот труп дышал, а может, и вырывался, и пытался кричать. А еще раньше, может, и убежать. И этот труп – никто иной, как ее теперь уже мертвая любовница Эделайн Бэрбоун. Далила переводит мрачный, но совсем далекий от грустного взгляд с тела на ее первую ведьму, мысленно отмечая, что Брианна даже не пытается изобразить… что-нибудь. Это вызывает легкое раздражение: если уж убила того, кто был полезен Далиле, то могла бы хоть изобразить раскаяние. Не ответив на паясничество Брианны, равно как и на ее слова, глава Бригморского ковена быстрым шагом подошла к трупу, застывшему в неприятной позе, хоть выглядевшей несколько смазанно после смерти: тело обмякло и, хоть и выглядело неестественно, но не отображало всей муки отравления. Далила склонилась над телом Эделайн, рассматривая ее лицо – если прежде оно было довольно миловидным, то теперь уже точно не могло вызывать ничего, что было бы похоже на приязнь.
Смерть Эделайн, по крайней мере такая скорая, никак не входила в ее планы. Губы Далилы дрогнули, как от оскала, когда она резко выпрямилась и посмотрела на свою ближайшую подругу и любовницу.
– Я жду объяснений, Брианна, – Далила не собирается скрывать свое недовольство: ее голос жесткий и требовательный, и она не сводит тяжелого взгляда с Брианны.
Кем бы ни была ей ведьма, первой принявшая ее дар, были вещи, которые Далила просто не могла спустить просто так. Разумеется, было и то, за что она наказывала, и сейчас она колебалась, думая, заслуживает ли такой поступок, продиктованный ревностью и неумением держать себя в руках, наказания. Если бы все произошедшее было случайным капризом кого-нибудь из ее «сестер», Далила бы душу из них вынула за такие выходки. Но это была Брианна, и было бы глупо думать, что все это было случайностью. Хуже было то, что и Брианна понимает, насколько она способная – она ведь была умной девочкой. Это все осложняло.
– Она была мне полезна, – словно сделав обычное замечание, но при этом дав понять, что с ним не стоит спорить, произнесла ведьма.
Оглядевшись по сторонам и больше не обращая внимания на труп, она принялась собирать разбросанные тут и там наброски и, разумеется, карандаши, пастель и краски. Часть можно сжечь, чтобы никуда не тащить, часть она все же заберет с собой.
– Как ты заставила ее прийти? – все тот же резкий голос.
Она все еще колебалась. Одна часть требовала устроить Брианне хорошую взбучку, другая – говорила, что, в сущности, она все равно собиралась после пары-тройки встреч махнуть на Эделайн рукой и найти более интересную цель. Да и разве стоит устраивать шум из-за обычной, ничем не примечательной женщины, к которой она даже не чувствовала ничего особенного? Стоило. Определенно стоило. Как бы ни была ничтожна Эделайн, такие приступы агрессии, совершенно неподконтрольной Далиле, – она ведь могла даже ничего не узнать! – стоило пресекать. Ей хватало и того, что у большинства ведьм ее ковена сносило крышу после того, как они понимали, сколько всего могут сделать теперь. А у Брианны были мозги, и совсем не хотелось бы, чтобы она превратилась в идиотку, думающую только о том, как заглушить голос собственных комплексов и страданий излишней жестокостью. Далила и сама никогда не была святой, но она уже успела уяснить, что жестокость ради жестокости бессмысленна, если не опасна.

Глядя на Брианну, не выказывающую ничего, сколько-нибудь похожего на раскаяние, и на тело Эделайн, Далила, наверное, впервые задала себе вопрос: а все ли она делает правильно? Все ли идет так, как она хотела? Этого ли она хотела? Оглядываясь назад, она может сказать, что представляла себе ковен несколько иначе. Возможно, сейчас она уделяла им гораздо меньше внимания, чем прежде, но это и не удивительно, ведь и сама она все еще учится чему-то, медленно, но упрямо идет к своей цели – к трону. А перед этим нужно столько всего сделать. Она отдалилась от своего ковена, но в этом ли дело? Она пыталась смягчить их, сделать более сдержанными, научить выжидать и действовать не только по велению сердца, но и ума. Они были жесткими и нетерпеливыми, они жаждали крови, и есть ли в этом мире хоть что-то, что способно утолить их жажду? Она не знала. Вот и Брианна, ее любимая Брианна, умная, талантливая – и она позволяла решать все эмоциям. Может, дело было в том даре, которым поделилась с ними Далила? Может, он изначально был… неправильным? Как все это сложно. Хотела бы она знать, испытывал ли Клинок Дануолла такие же терзания. Если бы можно было его спросить… Но нет, она не настолько глупа, чтобы сунуться к другому меченому, да еще и располагающему целой маленькой армией тех, с кем он поделился магией.
Сощурив пронзительные голубые глаза, она выслушала то, что с точки зрения Брианны было объяснением. Далила старалась не смотреть на нее, раздумывала, перескакивая с одной мысли на другую, надеялась принять правильное решение – есть ли у этой ситуации действительно правильное решение? Она хотела бы спросить, о чем они могли говорить, но стоит ли все усугублять? И без таких вопросов Далила была зла, да и Брианна, наверное, тоже.
Что же, по крайней мере она не наделала шума.
– Кто – все? – отрывисто спросила ведьма, поднимая с пола и тот набросок, который бросила Брианна, и резко выпрямила спину. Ноздри дрогнули, когда она вдохнула воздух, рассерженно глядя на свою первую ведьму. – Если под весельем ты понимаешь дорожку из трупов, тогда я вынуждена буду сказать тебе, что смысл торчания в поместье ты все равно не поймешь.
Ей не хотелось ранить Брианну такими словами, Брианна была по-настоящему дорога ей, вызывала временами приступы такой странной и непривычной нежности, но и сдержать свой змеиный язык, когда все ее существо требовало большей жесткости, она не могла.
Приподняв подбородок, она выслушала слова обвинения, а в голове яркой вспышкой мелькнула мысль, что сейчас – самое время восстановить свою власть и контроль, потому что Брианна, кажется, начала забываться. А Далила не собиралась терпеть неповиновение. На лбу Далилы на несколько секунд появились морщины, когда она нахмурилась.
– Ты забываешься, Брианна, – ледяным голосом ответила глава ковена, как будто расправляя плечи, хотя и так держала спину прямо. – Я и сама немало дала не только тебе, но и другим сестрам. Или мой ковен настолько бестолков, что требует моего неусыпного внимания днем и ночью?
Теперь они стали ведьмами Бригмора. Поместье было, пожалуй, лучшим из худшего, а найти приличное место, где будет жить больше десятка женщин – слишком привлекать к себе внимание. У Далилы был все-таки не приют, и за такими словами не спрячешься, ведь придется принимать и других. Закрытое женское общество, как у них, обязательно привлечет ненужное внимание Аббатства. А она не могла так рисковать – и своими ведьмами, ни собственным будущим. Далилу не прельщало обитать в развалине, но разве она могла что-то с этим поделать? Хорошо хоть Брианна не говорила об этом не слова, хотя и не привыкла, в отличие от нее, к такой жизни.
Ох, Брианна… Насколько все было бы проще, не привяжись к ней Далила.
Она вздохнула, чувствуя тонкие пальцы на плечах, и закрыла глаза. Брианна была частично права, но все же и это ее не оправдывало. Она чувствовала эти пальцы на своей коже, и насколько было бы легче, если бы она ничего не чувствовала к их обладательнице. Выдохнув, она одной рукой прижала наброски к груди, а другой – прикоснулась к щеке Брианны, скользнула пальцами ниже, по шее. И сжала пальцы, вцепившись к нее когтями.
– Я не обижаюсь, Брианна, – прошипела ведьма, на несколько секунд сжав зубы так, что заострилась линия скул. – Я считаю, что тебе не стоило этого делать. Хотя бы потому что я не знала о том, что ты задумала. А эта женщина принадлежит мне.
Бумажные листы и карандаши снова рассыпались по полу, когда она заставила Брианну упереться спиной в стену и, наконец, убрала руку. Подняла вверх указательный палец, прямо между их губами.
– И если ты позволишь себе выкинуть подобное еще раз, ты очень об этом пожалеешь, Брианна.
Выдохнув и прикрыв глаза, Далила ослабила напряжение, сковавшее все ее тело, и пригладила волосы.
– Ты должна понимать, моя любовь, так не делается, – вдруг сменив гнев на милость, заговорила она и на этот раз уже действительно нежно прикоснулась ладонью к ее щеке. – Эделайн была не самой важной фигурой, но я не хочу, чтобы однажды ты бросилась на действительно важную. Ты должна держать себя в руках.

Было в изящном, худом художнике, чувственной творческой натуре, какой сейчас чаще всего представала перед обычными людьми Далила и какой порой хотела видеть саму себя, что-то темное… недоброе. Если заглядывать очень глубоко, то его всегда можно было найти там: что-то, не похожее даже на животное, что-то хищное и бесконечно голодное, и такое же жестокое. Что-то, что иногда прорывалось наружу, сдерживаемое до поры до времени ее собственными понятиями о приличиях и морали – пусть отличающихся от общепризнанных, но все же существовавших. И сейчас это что-то подняло голову и блеснуло глазами, чутко ловя каждое слово, которое срывалось с губ Брианны. Ждало, когда молодая ведьма перейдет черту, за которой возврата уже не будет.
– Я не могу каждую секунду приглядывать за горсткой взрослых девок, которые в их возрасте уже должны понимать что-то сами, – процедила Далила. – В отличие от них, у меня есть еще и другие дела. И следовало бы отправить кого-нибудь из них работать и приносить пользу, вместо того чтобы шататься по Бригмору, но вреда от них будет больше, чем пользы.
Она выплевывала слова, скупясь на лишние эмоции и на громкость голоса, но все же с явной злостью. Даже Брианне не было позволительно обвинять ее в чем-то и указывать ей, что делать. Брианна тоже была всего лишь одной из тех, кому Далила дала, чем владела сама, поделилась, расщедрилась. Она сама влила в Брианну щедрой рукой то дыхание Бездны, которое окружало ее саму, но могла и лишить этого дара. Она дала Брианне даже больше: свою глубокую привязанность, свою… пожалуй, любовь – и теперь эта мерзавка смела ей перечить! Далила в очередной раз подумала о том, что давала своей возлюбленной слишком много воли, слишком многое позволяла. Разбаловала ее, потому что слишком любила. И теперь вынуждена расплачиваться за это.
– От моего ковена требуется не так много! – выплюнула ведьма. – Посидеть тихо, не позволять никому совать нос в Бригмор и не облажаться, хотя бы во время ограблений тех, кто имеет глупость проезжать мимо. Мы достаточно шумели в городе, и неужели так сложно просто посидеть на заднице?
Нет, она не срывалась на крик. Она вообще редко кричала, если, конечно, не требовалось докричаться до того, кто находился далеко и иначе услышать не мог. Но она была зла, очень зла. Визит Брианны к Эделайн и появление Далилы слишком многое вскрыли – то, что рвалось наружу, как нарыв – того и гляди полезет гной.
Тимш. Нет, Брианне и правда позволено слишком многое. Далила только начала его обрабатывать, а Брианна уже размышляла о том, может она его прикончить или нет. Ну уж нет. Тимшем глава ковена дорожила не в пример больше, чем Эделайн, и не только из-за того, что тот занимал куда более высокое положение в обществе. Он был умен, и ей было интересно его слушать – если бы не вздорный самовлюбленный характер, он был бы даже приятным собеседником. А своим неповиновением – понимала ли это она сама? – Брианна вызывала желание сделать ей по-настоящему больно, заставить ее ползать по полу рядом с уродливым стынущим трупом и умолять о прощении. Далила не хотела этого делать, но ей не нравилась и эта наглость. За наглость следовало платить. Даже такой, как Брианна – а ведь Далила никого, кроме нее, не называла «моя любовь». Так забавно, что в конечном счете это обращение расползлось по всем остальным ведьмам, Далила слышала его то тут, то там и усмехалась.
Опершись ладонью, которую только что отвела ведьма, о стену, Далила желчно усмехнулась.
– Надо же, как ты ревнуешь. Так смешно и глупо, что опускаешься до того, что ломаешь… мои игрушки. Ревность совсем ослепила тебя, моя милая Брианна, лишила тебя разума.
То темное и недоброе замерло и одобрительно заурчало, до поры до времени скрываясь в непроглядной темноте самых дальних глубин ее души, а Далила склонила голову набок, рассматривая свою ведьму с любопытством в глазах. Она уже давно успела понять, насколько ревнива Брианна, насколько вообще она ревнива во всем, что касается ее собственной персоны, сколько в ней было всего собственнического, жадного, эгоистичного, и это было даже по-своему очаровательно: кто Далила, в конце концов, такая, чтобы осуждать недостатки чужого характера? Брианна была готова убивать за то, чтобы как можно меньше других, чужих людей даже прикасалось к ней, Далиле, и это так льстило, так возбуждало…
– Если ты тронешь еще кого-то без моего ведома, – почти нежно произнесла она, касаясь кончиками пальцев волос Брианны, – то ее смерть покажется тебя легкой и приятной. Ты поняла меня, милая? То, что ты настолько сильно меня ревнуешь, конечно, льстит, но нельзя же быть такой несдержанной?
На губах Далилы плясала усмешка.

Не возомнила ли Брианна о себе слишком много? Не решила ли, что особое расположение Далилы дает ей право творить что угодно и не бояться расплаты?
– Это то, за что мне платят. И благодаря тому, что за мной стоит еще и Соколов, платят хорошо, – холодно ответила ведьма. – По сути из всего ковена только я действительно зарабатываю, а все остальные – сидят на моей шее. Я дала вам магию, я научила с ней обращаться. Я дала вам всем жизнь. Поэтому если я захочу, чтобы вы были кроликами – вы будете кроликами.
Что они были без нее? Чем бы они стали, если бы не ее Зов? Горсткой ничем не примечательных женщин – разных сословий, разных семей, из разных мест. Каплей в море тоски и разочарования. Кто-то из них был бы уже мертв, кто-то – влачил жалкое существование, жалея, что они все еще живы. И Брианне следовало помнить об этом в первую очередь. На что она надеялась, приплыв в Дануолл? У нее была бы все та же ничтожная жизнь, как у многих женщин в этом мире.
– Может, потому что ты не поставила себя как таковую? При всем своем таланте и уме ты предпочла упиваться своей ревностью и выпускать злость подобным образом, – она бы хотела для большей наглядности пнуть тело Эделайн, но та лежала далековато и не стоила того, чтобы к ней подходить.
Впрочем, чего ради? Брианна и сама прекрасно понимала, о чем идет речь. И должна была понять, что если кто-то не воспринимает ее так, как она этого хочет, то это исключительно ее собственный промах. Всего того, чем обладала Брианна, должно с лихвой хватать, чтобы очаровывать людей, чтобы заставить их уважать и ценить ее – а значит, она просто до сих пор не научилась пользоваться тем, чем умеет. Брианна помимо ума обладала еще и привлекательной внешностью, а красивые люди всегда располагают к себе больше, чем уроды.
– Я-то найду. Такую как Эделайн. Или другую. Или другого – не имеет значения. Поэтому советую тебе запастись терпением, Брианна.
Голос Далилы как будто оттаял и больше не звучал холодно и отстраненно, но и не желчно, не зло – просто насмешливо, как если бы эта была шпилька, которой укололи и сразу же забыли.
И каждый раз ее Брианна будет пытаться устроить то же самое? Она знала, что Брианна ни капли не жалеет о сделанном, хотя в той или иной степени об этом жалеет даже Далила, уже давно разлюбившая вкус крови. У Брианны проявлялись те черты, которым не стоило бы вообще быть. Они заставляли Далилу переживать – не за других и уж точно не за себя, потому что даже бесконечно талантливая Брианна не была для нее угрозой – за саму ведьму. Это равнодушие уродует, а Далиле не хотелось, чтобы ее возлюбленная постепенно изменилась до неузнаваемости. Она уже начинала меняться.
Далила покачала головой.
– Это не шутки, Брианна. Я говорю с тобой серьезно. Я умею расставлять приоритеты. Я знаю, что для меня важно, и чего я хочу достичь. И если ты будешь мне мешать вместо того, чтобы помогать, я буду вынуждена сделать все, чтобы ты больше не мешала. И у тебя не получится манипулировать мной, – губы Далилы дрогнули в улыбке. – Как и пытаться вызвать во мне жалость таким примитивным образом. В любом случае, – она вздохнула. – Я сказала. Ты услышала.
Если этого не знает Брианна, то не значит, что самой Далиле неизвестно, что она выберет, если вдруг ее любимая ведьма начнет угрожать ее планам. А Далила уже давно научилась идти по головам и приносить жертвы ради достижения целей.
Глава ковена хмыкнула без особого тепла в глазах – у нее были свои пунктики насчет всего, что называется семьей и с ней связано – и обняла Брианну за талию, притянув к себе. Уткнулась лицом в ее волосы и закрыла глаза.
– Что именно, моя любовь?
Она вдруг подумала, что если бы Эделайн была еще жива к тому моменту, как Далила появилась на пороге спальни, не было бы этого разговора, а они с Брианной славно повеселились.

Слова Брианны могли бы задеть ее, будь она чуть менее толстокожей. Но они вызывали у Далилы только усмешку: ее ведьму задело, пробрало, а сейчас, в порыве злости Далиле хотелось именно этого – сделать ей больно. Она еще будет думать об этом сравнении и чувствовать боль от того, что любимый человек сравнивает ее с тем, кого ненавидит всей душой, но не сейчас. Когда-нибудь позже. Отец Брианны – всего лишь жалкий аристократ, сделавший своей жене ребенка, и на этом его великие свершение закончились. Далила же знала, что для своих ведьм она сделала гораздо больше. И Брианне просто некуда идти – на что она способна без тех сил, которые получила и которые может так же легко потерять?
– Я предлагаю вести себя так, чтобы они уважали тебя, вместо того чтобы шататься по городу, – отрезала она. – Не бегать от собственного ковена, только потому что кто-то был с тобой недостаточно уважителен.
И если это значило, что иногда надо действовать силовыми методами, то именно так и должно быть. Любому обществу для повиновения нужна сильная рука – особенно если это женщины, по природе своей поддающиеся воспитанию и принимающие правила хуже мужчин: там, где мужчина выполнит приказ, а уже потом будет расспрашивать, женщина начнет допытываться, зачем да почему. Как же Далила завидовала Дауду с его вышколенными китобоями! Какая вопиющая несправедливость: награждать его способностью одаривать способностями лишь тех, кого он посчитает достойным, в то время как ей досталась куча человеческих отбросов, в которых придется изрядно покопаться, прежде чем отыскать что-то стоящее. Таких, как Брианна.
– Нет. Но мои спонсоры нужны не только мне, но и ковену. К сожалению, потому что я бы предпочла не делиться тем, что получаю, но иначе никак.
Если бы она могла, если бы не ее высокие цели – они с Брианной могли бы просто жить и любить друг друга, и им бы с лихвой хватало всего того, чем одаривали художника ее покровители. Они бы жили в хорошем районе, у них была бы просторная квартира, много всяких приятных мелочей, сотни нарядов – и к тому же чистота, которой не мог похвастаться Бригмор. И Далила утешала себя тем, что когда-нибудь у них будет это все, и даже гораздо больше.
На несколько мгновений, ударов сердца Далила сжала губы, глядя на свою ведьму.
– Я умею идти на жертвы. Просто ты считаешь, что не можешь быть такой жертвой. И мне не хочется, чтобы ты ей была. Я всегда была честна с тобой, Брианна, и потому ты не можешь говорить, что я пыталась тобой манипулировать. Так имей уважение, если не можешь делать этого из любви, и не пытайся манипулировать мной.
Как бы ей хотелось остановиться хоть ненадолго, отрешиться от всего и просто жить. Теперь останавливаться было уже поздно. Почему она не могла просто наслаждаться жизнью, когда только получила метку? Почему ей не пришло это в голову? Теперь она была связана целями, нуждами ковена, попытками любить женщин, которые в конечном счете в большинстве своем были ей противны. В ее вздохе чувствовалась огромная тяжесть, когда она крепче обняла Брианну.
– Хочешь знать правду? Я переживаю не только из-за того, что случилось. Я переживаю из-за тебя, – тихо ответила Далила, расцепив руки, обхватывавшие Брианну за талию, только для того, чтобы погладить ее по щеке. – Сегодня ты из ревности и ради развлечения убиваешь Эделайн. И на самом деле в Бездну ее, потому что она не слишком значительна, и я просто хотела опробовать свои силы на ней, прежде чем браться за серьезные цели. Я боюсь за тебя, моя любовь. Боюсь, что в следующий раз ты от скуки натворишь такие глупости, которые будут для тебя опасны. Ты дорога мне, и я боюсь тебя потерять. Кто следующий? Один из наместников Верховного Смотрителя?
Чуть качнув головой, она посмотрела молодой ведьме в глаза с искренним беспокойством. Она так не хотела оставаться одна, без Брианны. Ее первая ведьма значила для нее слишком много. Далила говорила тихо, но с ноткой отчаяния и какой-то обреченности, как будто уже теряла ее.
– Если тебя не будет, то что останется мне? Я останусь совсем одна. Кому я смогу доверять? Кто будет поддерживать меня, если тебя не будет? Плевать на Эделайн, плевать на все – но что насчет меня, Брианна? На меня тебе тоже плевать?
Если и был кто-то, на кого Далила могла положиться, кому могла пожаловаться, признаться хотя бы в частичке своей слабости – а она ведь тоже не была железной – то это была только Брианна. Главе Бригморских ведьм не везло с друзьями – у нее их просто не было. Была только ведьма, которой она доверяла и которую любила.

Губы дрогнули в улыбке – насмешливой и чуть злой. Далила без труда выдержала взгляд в глаза.
– Мне нет нужды доказывать свой авторитет.
Она не хотела их видеть. Не хотела знать. Она воспользуется ими и потом избавится – просто вырвет, если потребуется, с мясом обрывки Бездны из всех бесполезных и глупых. Она опустится на трон, и тогда большой ковен будет только мешать, потому что ей надо будет вести себя тихо и осторожно: а этот сброд, расхаживающий по Бригмору, не может посидеть тихо даже в большом особняке за городом, как не мог прежде притаиться в Затопленном квартале, откуда им пришлось уйти. Останутся лишь самые умные и талантливые. Те, кто не выглядят как насмешка над Далилой и тем, чем она обладала и делилась с ними.
– Я думала об этом, Брианна. Среди сестер, – если бы кто-то знал, как тяжело давалось ведьме это слово! – есть должным образом воспитанные, образованные и способные. Но, – Далила сделала несколько шагов туда и сюда, как будто рассуждая, как будто и не было только что безобразной склоки, – посмотри на Эделайн. Кто может поручиться, что вы, мои гордые и вкусившие настоящей силы, ведьмы сможете держать себя в руках? Оступится одна – под ударом окажутся все. А вы, выросшие госпожами девочки, и без того привыкли, что все должны вас слушаться и слова поперек сказать не могут, – она усмехнулась, но уже не зло. – Помножь гордость аристократки на то, чем вы обладаете, и ответь мне, Брианна: действительно ли вы сможете держать себя в руках и следить за языком?
В себе Далила была уверена. Были времена, когда и ее вспыльчивый нрав пришлось укротить, чтобы было где жить и что есть. Она прекрасно понимала, когда может позволить себе вспылить, а когда должна прикусить острый змеиный язык и наступить своей гордости на горло. Способны ли на это ее красивые ведьмы, снова оказавшись в лучших условиях, при ком-то властном и состоятельном, она не знала. Способны ли потакать прихотям своих любовников и отвечать мягкостью, быть мудрыми, а не бросаться в драку, даже услышав оскорбление?
Способна ли была на это хотя бы Брианна? Ее первая ведьма не желала уступать даже ей, а что будет с людьми, к которым она не чувствует ничего, кроме пренебрежения? Далила кончиками пальцев поправила прядь волос Брианны, убрав ее за ухо.
– Я не учила тебя излишней жестокости. Не учила убивать ради удовольствия. Я была с тобой честной.
Но она и правда приложила руку к тому, какой ведьма стала. И, возможно, слишком потакала прежде тому, что уже было заложено в Брианне, полагая, что, наигравшись, она сама перебесится и успокоится. Может, когда-нибудь так и будет. Может, просто требуется время. Может, когда-нибудь, лет через десять, ее Брианна будет не только гордой и сильной, но и исполненной достоинства, вызывающей уважение, сдержанной – она ведь могла такой быть, Далила знала. Может, как и другим ведьмам, ей просто требовалось время, чтобы затянулись старые раны. Они ведь все были похожи на Далилу: подбитые жизнью, только по-разному, не ждущие от судьбы ничего хорошего, знающие, что надеяться можно только на себя. А теперь – еще и на сестер. И Далила знала наверняка, что и у них внутри смерзлось все самое теплое, радостное, человеческое – смерзлось и омертвело, и некому было отогреть этот ледяной клубок, кроме их самих.
– Ты не глупа, Брианна, – она вздохнула. – Но ты можешь заиграться. А то, чем ты владеешь, не делает тебя неуязвимой.
Хотелось иногда схватить ее за волосы и как следует приложить милым личиком о стол, если не о стену – и что самое смешное, хотелось и правда не только из-за боязни, что Брианна ей помешает, но из-за страха за нее саму. Потому что если не можешь достучаться словами, пора вколачивать те же смыслы иначе – может, хоть так поймет? Нет, не поймет, по крайней мере, не сейчас. Сейчас ей кажется, что они могут все. И смотрители были вдвойне опасны, потому что за ними сила обычных людей, всей этой бездумной и опасной массы, и за ними сила их шарманок, делавших из гордых и опасных ведьм простых испуганных девчонок. Ведь, если подумать, они и тесаки держали кое-как – не считая, быть может, самой Далилы и Брианны, и то потому что глава ковена в свое время озаботилась тем, чтобы найти им учителя. Она терпеть не могла быть неумехой в чем-то, что ее напрямую касалось, да и какой смысл держать в руке пусть короткий, но все же меч, если не знаешь, что с ним делать?
– Нет. По крайней мере, не сейчас и не в ближайшие годы, – Далила покачала головой, надеясь, что ее возлюбленная и правда услышит ее слова, прислушается к ним. – Но когда-нибудь очередь дойдет и до Аббатства.
Через год, через два, да пусть даже через десять, но Далила знала, что когда-нибудь расквитается с Аббатством Обывателей за все, что они успели натворить – и за время ее жизни, и задолго до нее. Как только земля еще не проваливалась под их форпостами, где было столько злобы и жестокости, что можно было черпать ложкой – куда там ее ведьмам! Когда-нибудь смотрители получат свое.
Прикрыв глаза, Далила наслаждалась прикосновением нежных пальцев, и мысли о мести постепенно отступали.
– Тогда береги себя, Брианна. Будь осмотрительной, – медленно и тихо ответила она, прежде чем поцеловать полные губы Брианны. – Ради меня. Не только яростной и жестокой, хотя мне это и нравится, – губы Далилы коснулись мочки уха ее ведьмы и опустились ниже, чуть прихватывая нежную кожу шеи. – Но и мягкой, – она тихо засмеялась и провела по шее Брианны языком. – Разве в детстве мою прелестную юную леди не учили, что женщина должна быть еще и мягкой?
Пальцы скользнули между бедер Брианны, чуть надавили, и Далила снова, уже более страстно, поцеловала свою ведьму в губы. Если отбросить осторожность хотя бы ненадолго, то в этом поступке Брианны и правда было нечто возбуждающее.

Можно было лишь покачать головой. Слишком много жестокости. Слишком сильная жажда крови, слишком Брианна рвется причинять боль и убивать, просто потому что ей этого хочется. Это ее дело, и ей есть, за что ненавидеть, но всему должен быть предел. Далила и сама умела идти по трупам, знала, что такое жестокость ради достижения цели, понимала, что смерть может быть выгодна или попросту нужна, как с тем молодым смотрителем, которому она перерезала горло в первую ночь с Брианной. Единственная боль, которая доставляла ей удовольствие, шла вровень с наслаждением: царапины от когтей Брианны, укусы.
– Чего ты добилась этой смертью кроме самой смерти, Брианна? – небрежно спросила глава ковена.
Она не станет говорить о том, что это уродует душу: слишком патетично, высокопарно. Слишком высокие материи, которые только принижаются и обесцениваются, будучи произнесенными. К тому же душу уродует многое – например, перенесенные страдания. А уж этого ведьмы ее ковена и без всяких убийств познали в достатке, и их нельзя было уже впечатлить такими словами.
Если что-то и было приятно Далиле, помимо любви, то лишь страх. После получения метки она признавала лишь два чистых чувства, которые можно было испытывать к ней: либо огромную любовь, преданность, верность, страсть – либо страх, такой, чтобы на нее боялись поднять взгляд и не смели даже думать, что случится, если разочаровать ее. Если не было любви, значит, она должна была внушить страх. Но, пожалуй, даже лучше для простых людей, если они будут в равной степени боготворить ее и бояться.
– Ты говоришь о тебе или обо мне? Если кому-то и под силу сорвать с меня метку вместе с силой, то разве что самому Чужому, а он вряд ли делал это хоть когда-нибудь: ему слишком нравится наблюдать. А ты… – Далила на несколько секунд сомкнула пальцы на запястье своей возлюбленной. – Тебе не грозит лишиться магии, пока я жива. И пока ты сохраняешь осторожность.
Наверное, Брианна понимала, если не четко, то хотя бы подсознательно, почему Далила говорит «ты», но не упоминает о ее… об их ковене. Брианна наверняка понимает все это очень хорошо, пусть и не говорит – и хорошо, что не говорит, Далила бы не вынесла, начни ее ведьма давить на совесть. Далиле не нужны другие – по крайней мере, ей нужны далеко не все. Она добьется своего, бросив лишних в самое пекло или просто лишив их возможности прикасаться к Бездне, но Брианна – нет, ее любимая Брианна останется с ней. Навсегда.
Едва слышно застонав от прикосновения острых когтей и последовавшего за ним поцелуя, Далила свободной рукой попыталась притянуть свою ведьму поближе, хотя они и так стояли вплотную друг к другу, но она так не хотела, чтобы эти прикосновения и этот поцелуй прекращались.
– Это еще не значит, что ты перестала ей быть. По крови. По рождению, – промурлыкала она, дразня свою возлюбленную.
Она разочарованно выдохнула, отпустив Брианну и почти завороженно наблюдая за тем, как ее ведьма начинает раздеваться, как ее пальцы скользят по ткани и иногда останавливаются, чтобы расстегнуть очередную застежку. Когда прохладные пальцы Далилы снова прикасаются к горячей щеке ее любовницы, вдоль позвоночника пробегает волна дрожи от этого жара. Брианна была самой красивой женщиной, которую Далила когда-либо встречала, и до сих пор она не могла перестать думать о том, что ее ведьма досталась не кому-то, а именно ей. Она усмехнулась в ответ на вопрос и с явным возбуждением в глазах смотрела на то, как губы Брианны обхватывают ее палец.
– Ты имеешь в виду таких, как она? Только женщин или еще и мужчин?
Ее возлюбленная ревновала, и Далиле это нравилось – настолько, что она не могла отказать себе в удовольствии иногда подогревать эту ревность, даже если сама понимала, что это неправильно, если не жестоко. Она осторожно потянула палец из плена зубов Брианны.
– Ты совершенно другая, моя любовь, – самым нежным и сладким голосом произнесла ведьма – и ничуть не покривила душой.
Стебли роз, обхватывающие ее талию, пришли в движение и разошлись в стороны, позволив расстегнуть жакет и отбросить его в сторону, на разлетевшиеся, хаотично легшие на полу бумажные листы, которые она совсем недавно сама собирала. Поведя плечами, едва прикрытыми свободной рубашкой, Далила потянула свою ведьму к постели: они весьма удачно выясняли отношения прямо в спальне, над трупом Эделайн. Обняла ее, жадно целуя в губы, толкнула на простыни и нависла над ней, стоя на коленях, снимая рубашку и оставаясь с обнаженной грудью.
– Касаться тебя – совсем не то же самое, что и других, моя любовь. Ты же моя Брианна. Ты – единственная, – еще один поцелуй.
Она любила себя и обожала, когда любят ее, но Брианна и правда была особенной. Ее можно было ласкать без конца и не пресытиться, что она и собиралась сделать – и для этого нужно было как можно скорее избавиться от одежды.

Да, дети. С той лишь разницей, что в детях была какая-то перспектива, а перевоспитать свору, называвшую себя ковеном, было невозможно. Ну или Далиле пришлось бы посвятить этому половину своей жизни, а она не собиралась идти на такие жертвы ради расходного материала. Если не дошли до того, что надо быть осторожными, своим умом, то скоро ни осторожность, ни ум им больше не понадобятся.
– И почему ты всегда споришь? Даже из-за таких глупостей, – шепнула Далила в ответ.
С кем она не собиралась тягаться в знатности, так это с Брианной. И спорить тоже не хотела, даже вот так, когда они, вместо того, чтобы как аристократы кичиться своим происхождением, превозносили друг друга. Когда-то, в ночь их первой встречи, она сказала своей возлюбленной, что происхождение той больше не значит ничего – и сама не рассказывала большинству ведьм о тайне, которую хранили когда-то она и Джессамина. Порой они называли ее «леди», потому что по обрывкам разговоров между ней и Брианной знали, что она имеет право так называться, но на этом всё. Ни к чему слишком многим знать о том, кем была Далила, потому что рано или поздно они разболтают это кому не следует.
Брианна знала её всю, изнутри и снаружи, постепенно вытянув из нее каждую мелочь, хотя сперва она и не собиралась ими делиться. Как ей это удавалось? Брианна умела нравиться. Далила целовала её и то ли мычала, то ли рычала от укуса, как и все предыдущие, уже привычного, но каждый раз неожиданного.
– Ты не веришь мне? – она ухватила воздух ртом после поцелуя, чувствуя, как слегка ноет укушенная губа. Хотела рассмеяться, но только выдохнула.
По коже пробежали мурашки, словно бы разбегаясь по её телу волнами от прикосновений рук Брианны, забравшихся под рубашку – и гладивших её кожу и после того, как рубашка была снята. Она прикрыла глаза, сжав губы и подставляя грудь ласкам своей ведьмы, упираясь ладонями дрогнувших от первых же ласковых прикосновений рук в постель. Она могла бы сказать, что именно на этой постели, разве что не на этих же простынях они с уже мертвой Эделайн чем только не занимались, но она слишком любила Брианну и дорожила ей – и понимала, когда можно такое говорить, а когда нет. Она со смехом упала на постель и полностью доверила себя Брианне, как не доверяла никому другому. Она знала, что со своей возлюбленной она действительно может забыться и не бояться, что та причинит ей настоящую боль, станет жестокой или сделает что-то, что будет ей неприятно. Царапины и синяки от укусов не в счет.
Она застонала в ответ: слова сейчас не требовались. Далила запустила пальцы в волосы Брианны, второй рукой помогая расстегивать пряжку ремня. Она была возбуждена и желала только одного – чтобы её возлюбленная продолжала. Когда пальцы Брианны скользнули поверху, с её губ сорвался рваный вздох, когда она почувствовала, как эти пальцы вошли в нее, она застонала, поднимая бёдра навстречу руке её любимой ведьмы, насаживаясь, чтобы пальцы вошли глубже. Она приоткрыла глаза, чтобы увидеть Брианну, и снова закрыла, полностью отдаваясь ласкавшим её рукам, и эти руки вырвали из её груди почти жалобный стон: она хотела ещё, больше, она умоляла Брианну не останавливаться. Далила кусала губы и то выгибалась, тянулась к своей ведьме, в жадном жесте царапая ее когтями, то вжималась в постель и поднимала бёдра, двигала ими навстречу, ускоряя темп. У её возлюбленной тоже были когти, но Далила их не боялась.
– Подожди, – хрипло попросила она, пытаясь поймать руку своей ведьмы, и облизнула губы. – Дай… раздеться.
Она была эгоисткой, а спущенные брюки только мешали получать удовольствие. Им обеим нужно было раздеться полностью: со своей статуей Далила едва не позабыла, какое тело Брианны на ощупь. Какая у нее мягкая, нежная кожа. Скинув сапоги, громко ударившие каблуками по полу и стянув брюки вместе с бельем, она, снова стоя на постели на коленях, потянула к себе Брианну, гладя её шею и грудь, покусывая её губы и ловя язык своим, прижимаясь к её телу своим. Ее руки опустились на талию ее ведьмы и гладили её по спине, она сжала пальцами ягодицы Брианны, как будто еще плотнее прижимая к себе.
– Не будь глупышкой, я же так тебя люблю, что никто не сможет тебя заменить, – прошептала она прямо своей возлюбленной в губы и на несколько секунд прижалась лбом к её лбу, заглядывая в глаза. – Брианна.

Отредактировано Delilah Copperspoon (30-03-2017 17:53:15)

Она кусала губы, но ей ещё хватало ума, чтобы не разгрызть их в приступе страсти. Оглашая спальню стонами, Далила раскинулась на простынях, сжимала руку Брианны бедрами на несколько мгновений, вздрагивая от удовольствия, чтобы снова отпустить, сама того не сознавая, то и дело убирала с лица растрепавшиеся короткие пряди, снова сжимала пальцами простыни. Если бы можно было полностью раствориться друг в друга, никогда больше не расставаясь, она бы это сделала. Никто, кроме Брианны, не знал её и её тело так же хорошо, и никто не вызывал у неё такого доверия, никто не заставлял так обожать себя, как это делала Брианна. Она была для неё единственной, стоявшей особняком среди всех остальных любовников и любовниц, потому что есть удовлетворение желаний плоти, а есть нечто… настоящее. Не пустое, завершенное, совершенное, высокое. И наслаждение её Брианна приносила, уже находясь рядом – что уж говорить о сладкой и острой близости. Только её пальцы вырывали из груди Далилы такие искренние, жалобные стоны и вскрики: терзай, если хочешь, я вверяю себя всю твоим рукам. Далила мотнула головой, не находя в себе сил на какую-нибудь колкость – или просто хоть на какие-то слова. Разве то, что происходило сейчас, не было доказательством? Что ещё нужно её капризной и ревнивой возлюбленной?
Ощущения от прикосновения тела к телу каждый раз как будто заново испытанные. Она чувствует Брианну каждым дюймом собственной кожи, и жар её тела обволакивает бледную кожу. Она упала на кровать вместе со своей возлюбленной, не выпуская её из объятий. Чуть дернув головой, освобождая ухо, она посмотрела Брианне в глаза – с легким сумасшествием, с возбуждением, с жадностью. Так, словно напилась, пила, пока еще могла что-то в себя вливать, и теперь была пьяна и готова на любые сумасшествия.
– Дурочка, – задорно, дразнясь, прошептала она, не сводя с Брианны взгляда и теперь уже укусив её за губу. – Требуешь доказательств того, что тебе на самом деле и так прекрасно известно.
Влажными губами Далила целовала её шею и её плечи. Пальцы гладили её клитор, сжимали, надавливали, иногда входя внутрь и двигаясь осторожно, чтобы не оцарапать нежные, чувствительные стенки. Губы Далилы тем временем опустились ниже, к изящной груди, к затвердевшим от возбуждения соскам, которые она обхватила губами, нежно посасывая и выпуская для того, чтобы несколько секунд поиграть с ними кончиком языка. Далила не торопилась теперь, когда Брианна была в её власти. Она властвовала над этим телом и над своей возлюбленной сейчас. Не прекращая движений пальцев, она оторвалась от груди Брианны и подалась выше для страстного и долгого поцелуя, снова прижимаясь к ней всем телом – между ними была только её бледная рука, не переставшая ласкать её возлюбленную. Движения руки постепенно ускорялись, становились резче, сильнее, увереннее, пока не получили в ответ того, чего Далила и добивалась – криков её милой Брианны. Далила уткнулась лицом ей в шею, тяжело дыша и касаясь губами её кожи. Прикрыла глаза под градом нежных поцелуев и слабо улыбнулась.
– Я люблю тебя, – она погладила Брианну по щеке, глядя ей в глаза.
Если и существовал человек, слышавший эти слова от Далилы так же часто и легко, то это была только Брианна. Она еще раз посмотрела на свою ведьму, на то, как обрамляют лицо длинные, растрепавшиеся волосы, липнущие к телу. Вдруг она замерла, глядя на Брианну расширенными, внимательными глазами.
– Лежи так и не шевелись. Ну или почти не шевелись.
Почти скатившись с кровати, она подхватила ближайший чистый лист бумаги и карандаш и вернулась на теплые простыни. Набросок потом, наверное, превратится в портрет – а может, и не превратится, Далила никогда не знала наверняка. Но Брианна была сейчас особенно прекрасна, и она хотела оставить это не только в своей памяти, но передать бумаге. Прохладный воздух квартиры еще не беспокоил разгоряченную кожу, и к тому же они обе были привычны к не самым легким и приятным условиям.
– Напишу твой обнаженный портрет и продам его кому-нибудь, – она усмехнулась с озорным прищуром. – И все будут просить меня познакомить их с моей натурщицей.