Сам Лей себя плохим не считал. Что самое смешное, не считали его таковым и окружающие. Может, не вполне отвечающим запросам Башни – но мало ли что там о себе думали надутые имперские курицы (и пуще того – их изнеженные дрессированные петушки) – но уж точно не плохим. Невыносимым, его считали невыносимым – пожалуй, это самое подходящее слово. И, сколько бы Несущий свет ни хорохорился, глубоко в душе затаилась обида. Он знал себя лучшим из Огоньков, потому что только лучший заслуживает такое прозвище, знал себя незлобливым и открытым – Бездна, он знал, что не заслужил такого обращения. Он был для них собакой, если не хуже. Сам Лей считал, что и с собакой так поступать низко и подло, но кто знает, может, именно так у имперцев и принято поступать с ближним, а он, дурак, просто не замечал этого? Замечать не хотел, пень дубовый, с гор свалившийся. Там ему и место – в горах, подальше отсюда, лишь бы только не смотреть на всех этих баб, которые того и гляди по шву треснут от распирающего чувства собственной важности, задетого самолюбия, и что там еще их переполняло.
Пожалуй, Огонек прежде и не думал, что кто-то может так его задеть. Ведь на самом деле плевать он хотел на то, что о нем думают, его дело – учеников пестовать, сгонять с них по семь потов, чтобы выросли не хуже него. Когда они вырастают, они всегда только признательны за это. Плевать-то плевать, однако быть пятым колесом, которое без конца ищут, куда пристроить, и никак не найдут, было до злости обидно.
Одной он не выказал должное уважение, с другой разговаривал слишком грубо, третьей в его словах чудилась насмешка, для четвертой он был недостаточно расторопен и достаточно нагл, чтобы сказать ей, что он ее Огонек, а не ученик, и уж подавно не комнатная собачка, подающая туфли, пятой померещилось, что дикарь-северянин, пусть и Огонек, смотрит на нее как-то не так и только и думает, как бы утащить в темный угол, да там и оприходовать (посмотрела бы прежде в зеркало – он бы и за плату на нее не позарился), шестая же, наученная пятой, нервничала всякий раз, когда он по той или иной причине заговаривал с ее ученицей (и между прочим, ученица была не против). Седьмая же (как и все до нее, кстати говоря) обломала зубы о попытки снять с него килт и натянуть брюки, но была немного усерднее прочих и несколько ун любовалась на него в одной рубахе. Да если бы она там хоть разглядела что-нибудь! Уж не настолько короткой была рубаха, чтобы истерично визжать и отбрасывать его к стене – ну сама и виновата: не отбросила бы, ничего бы и не задралось.
В сущности, эти визги были единственным, что хоть как-то утешало Лея. И ведь смешно было бы, случись это с кем-нибудь другим: ведь не мог он сказать, чтобы он здесь всем не нравился. Нравился ведь. А вот поодиночке, и именно Ходящим всем-то он был неугоден. Не так встал, не так посмотрел. Хоть что-нибудь им вообще было так?!
Сегодня он совсем перестал пытаться изображать из себя приличного человека. Несколько дверей в коридорах были открыты именно так – неприлично. С пинка. Ему хотелось, как двенадцатилетнему мальчишке, делать все назло, лишь бы насолить всем тем, кто так его допек. Сегодня получалось, что почти всей Башне. Его любили, но в Огоньки себе не хотела, похоже, ни одна Ходящая. А та, какая захотела бы, и так уже была при Огоньках.
Вот и получалось, что в конечном счете сбагрили его, можно сказать, избавились. Сопли подтирать отправили девчонке, недавно только в Башне появившейся – и плевать он хотел на то, кто она такая, и сколько серебра в ее волосах!
И где ее только носит? Он что, еще и носиться должен по всей Башне, перекинув язык через плечо, чтобы соплюху эту искать? Еще одна дверь открылась от сильного пинка. Кто-то сказал, что молодая госпожа рей Валлион изволила отправиться к Лепесткам, и Лей повернул, подпрыгивая от раздражения на многочисленных лестницах.
Нет, разумеется, он не имел ничего против Аленари рей Валлион. Он просто был зол, и сейчас мало кто избежал бы хотя бы мысленного его поношения. Скорее всего мысленного: Несущий свет не имел дурной привычки срываться на тех, кто ни в чем перед ним не виноват. Северянин отбросил с лица рыжие кудри и почти ворвался в зал с Лепестками. Увидел серебристые волосы, сразу же поняв, что видит перед собой именно Аленари, а не ее уважаемую мать, и рыкнул:
– Прекрасная шутка, госпожа Ходящая, – сложив руки на груди, он вперил в девчонку тяжелый и неприязненный взгляд. – Вы уже приготовили мне список заданий на ближайшие полдня? Всем будет очень весело посмотреть на то, как теперь и вы усмиряете бестолкового дикаря.

Лучше всего для него было бы остановиться и подумать, а так ли уж рада такому Огоньку молодая Ходящая, но у Лея именно это сейчас и не выходило, и было бы наивно думать, что выйдет. Как бы он ни был опытен, сколько бы ему ни было лет, какой бы народ ни вскормил и ни воспитал его, он просто не мог оставаться спокойным и трезво мыслить. Кругом Лею мерещились злые насмешки, каждый встречный, казалось, участвовал в каком-то заговоре против него одного и нахально улыбался ему в спину. Даже попадись ему собственные ученики, он бы и их подозревал в том, что зубоскалят над ним, отданным молоденькой девице, которую саму бы еще доучивать! А хуже всего была именно она. Уж она-то не могла не знать, уж она наверняка во всем этом играла не последнюю роль и уже послушала, что ей стоит сделать с неуступчивым Огоньком, как его попробовать переломить. Хотел бы он знать, посоветовал ли ей уже кто-нибудь подпалить ему килт. Такие слишком умные и хитрые ему уже попадались, и девчонке лучше бы не слушать таких советов, иначе он за себя не ручается.
Потом, придя в себя, он, конечно, подумает, что вины юной рей Валлион здесь точно нет, и она рада такому Огоньку, как он, не больше, чем он – такой Ходящей, как она. Поймет и то, что девчонке здесь тоже в силу молодости приходилось вряд ли намного лучше, чем ему: место, где верховодят женщины, может быть оплотом мудрости, а может быть и корзиной со змеями. Здесь змей было в достатке, и Лей еще иногда подумывал о том, что ему повезло быть здесь мужчиной. Быть здесь женщиной, да к тому же молодой и красивой, было стократ хуже. Подумает он и о том, как тяжело быть здесь рей Валлион, дочерью одной из соперниц Сориты и к тому же – второй. Несущий свет был здесь первым северянином за многие годы, и ему не надо было никому и ничего доказывать.
Но все это потом. Сейчас он не мог сдержать рвущееся наружу бешенство – да и не очень пытался. Он даже не раздумывал о том, что в зале с Лепестками может оказаться кто-то, кроме сереброволосой красотки, а при остальных рычать будет уже не совсем достойно. Он мало сейчас думал о достоинстве – да и что толку думать о том, что и так втоптали в самую грязь? Однако ему повезло, и кроме Аленари, которая в принципе даже понравилась ему в их первую встречу (кто же знал, что все в итоге обернется именно так?), в зале никого не было. Скорее всего, уже никого не было.
Если бы она проявила терпение (а не все женщины в Башне были так плохи, и были те, которым хватило бы мудрости именно на терпение) и говорила спокойно, стала бы убеждать и вразумлять, Лей бы, пожалуй, очень быстро остыл, да еще и прощения стал просить за грубость. Но Аленари рей Валлион была еще слишком молода и слишком горда, чтобы ее слова стали стеной, о которую разобьется его ярость. Она только еще больше подстегнула его – и правда подстегнула. Лея как будто кнутом по спине протянули, разорвав кожу в клочья – но удар был всего один, и такого зверя, как он, этот удар только разозлил. Северянину захотелось вскинуться и зарычать. А еще лучше – прибить эту наглую девицу. Едва сдерживая уже клокочущий в горле рык, Огонек ударил кулаком по стене и в одну уну очутился прямо перед наглой девчонкой, закрыв ей дорогу к выходу. Зачем? Он не думал. А слова уже сами прыгали на язык. Видит Уг, он не хотел бы их произносить, но она сама была виновата. Не следовало ей так с ним разговаривать.
– Стой на месте, когда я с тобой разговариваю, – рыкнул взбешенный северянин, нависая над сереброволосой. Раздвинул губы в кривой усмешке. – А еще лучше корсет проверь, а то вдруг опять перетянула, больно мне надо постоянно тебя по лестницам ловить. Хотя, видимо, теперь это будет главной моей обязанностью.
Как же ему хотелось схватить ее обеими руками и как следует встряхнуть, чтобы на несколько ун забыла даже, как дышать. Лей втянул воздух носом, словно пытаясь успокоиться, но у его это плохо получалось: рыжего колотило, как колотит от холода.
– С ними всеми все ясно. А тебе-то я зачем понадобился, девочка? Недостаточно наслушалась? Еще не рассказывали тебе, что я на девок смотрю как будто раздеваю и только и жду, чтобы затащить их в темный угол, да и… – глаза дико и яростно блестели, и северянин только еще раз усмехнулся, глядя прямо ей в глаза – и договаривать не понадобилось. – Уже наверное научили, как со мной надо обращаться?
Говорили о нем и другое. И на самом деле говорили гораздо чаще, но так уж устроен человек, что в обиде и злобе помнит только самое плохое, самое низкое и неприятное. Бессовестно оклеветали его: ни разу у Лея не было такого, чтобы он кого-то насильно куда-то тащил –  все, кто был, сами прибегали, но кому теперь об этом рассказывать.

Постепенно молодая Ходящая здесь освоится, и Лею только хотелось бы верить, что освоится хорошо, но не станет такой же маленькой занудой. Хорошо, если вырастет похожей на мать. По правде говоря, мать Аленари была из тех Ходящих, чьим Огоньком он был бы совсем не против стать – но кто бы ему это предложил! Он не мог сказать, что действительно освоился сам: рамки, установленные Ходящими, были ему не по размеру, и даже не близко: должно быть, слишком много у него было острых углов, которые цеплялись за рамки и никак не совпадали с четырьмя ровненькими и прямыми – глаз радуется – углами. Колючий северянин был вроде бы и со всеми, но никак не получалось, чтобы это было «мы»: все время только «они» и «он». Тяжело было все-таки без своих соплеменников, хотя кто знает, смог бы его соплеменник так же стойко выдержать все приказы и насмешки, пронести через все годы обучения веру и традиции их народа, не предать того, что завещали далекие предки. Может, на самом деле это и было правильно – поменяться? А он, несообразительный, никак не поддавался и только и делал, что упрямился.
Едва ли не таким же оскорбительным, как все остальные слухи вместе взятые, был именно слух о его ненасытности в постели. Хотел бы Лей знать, кто распустил эту мерзость, так удачно прицепившуюся к его дикому по мнению имперцев виду. Ходящая, которую он обошел вниманием? Или кто-то из неудачливых соперников, известный ему или неизвестный? Несущий свет на самом деле был не таким уж дамским угодником, и счет его побед с женщинам был не так внушителен хотя бы потому что недостойно мужчины изображать червя, увиваясь за женщинами. Много чести – затащить в постель женщину! У мужчины победы должны исчисляться павшими от его руки врагами, а не смазливыми девками. Другое дело, что многим он нравился и своей инаковостью, и легким нравом. И тем, что пошутить любил и не стеснялся этого.
Никак у него не получалось снова вернуться к состоянию пусть шаткого, но все-таки покоя. Лей зарычал, сдавленно, сжимая зубы разве что не до скрипа и борясь с недостойным желанием расшибить девчонку о стену.
– Не забывайся, девочка, ты в Башне, и здесь ты прежде всего молоденькая Ходящая, а уже потом – сестра императора. И не какой-то… смазливой девке указывать мне, что делать, будь она хоть трижды сестрой императора. А уж то, что теперь ты моя Ходящая… – Огонек с явной издевкой произнес слово «моя», – так это, как всегда, ненадолго. Может, у меня изо рта воняет, госпожа Ходящая? Или что вы там придумаете? Только не повторяйтесь, пожалуйста, жаль будет портить список жалоб на меня повторениями.
И все же он не мог не признать, что ему понравилось то, как юная рей Валлион сделала шаг вперед, стоя к нему почти вплотную, вместе того, чтобы шарахнуться, а то и закричать, позвать кого-нибудь на помощь, пока дикарь-северянин ее не растерзал. Она была маленьким и смелым соколенком, и это подкупало даже сквозь клокочущую в нем ярость.
– О-о-о, – протянул Лей, попытавшись усмехнуться так, чтобы криво и как можно неприятнее: если уж его называют дикарем, то пусть получают дикаря. – Может, мне начать с того корсета, который на вас? Пока никого здесь нет?
Прищур был, конечно, недобрый, но в душе хотелось надеяться, что девчонка не считала его настолько дерьмом, чтобы и правда привести только что повисшие в воздухе угрозы в исполнение. Ведь она была умна – но успела ли настолько хорошо разобраться в происходящем, чтобы не поверить не только когда болтали другие, но и когда он сам вел себя точно так же? Он сейчас не мог остановить себя. Лей чуть наклонился и стал говорить потише, только теперь его голос походил не на рык, а на далекий угрожающий гул.
– А долго ли протянешь, красавица? Не много ли берешь на себя? Боюсь, надорвешься: мала еще мне приказывать, а мне-то что, я все равно не в чести у Ходящих, никто и не удивится, что не подчиняюсь законным приказам. Хуже мне уже не будет. Не ты первая, не ты последняя, – Лей яростно мотнул головой, когда на лицо упало несколько рыжих прядей. – Тоже побежишь к Матери: просить, чтобы оградила тебя от дикаря. Я прямо-таки ее секретное оружие против тех Ходящих, которых надо немного осадить, чтобы присмирели и стали кроткими овечками.
Матери рядом не было, а значит, можно было озвучить все то, что крутилось в голове, и притом крутилось довольно давно. Лей не в первый раз уже думал о том, что Мать подсовывала его тем, кто на данный момент слишком мозолил ей глаза. И быть орудием в чьих-то руках было до крайности оскорбительно.
– А отсылать меня, госпожа рей Валлион, крайне не советую: больше проблем будет перевозить всех моих учеников следом.
Потому что у него ученики были, и он действительно мог их чему-то научить.

Он никогда в жизни и пальцем не тронул ни одну женщину. Даже не тронул ни одну из тех змеищ, с которыми приходилось мириться в Башне, пока они ходили гоголем и думали, что обзавелись не Огоньком, а слугой, который будет выполнять их прихоти. Даже в минуты сильнейшего накала он не ударил ни одну из них, хотя очень хотелось. Хотелось и сейчас – влепить самодовольной и наглой девке пощечину так, чтобы голову мотнуло в сторону, чтобы она отшатнулась и прикусила, наконец, свой язычок, который слишком много болтает.
Был бы он из той же породы, что и змеи Башни, он бы сейчас тоже зашипел. Лей недобро, без гнильцы и грязи недобро прищурился, впившись взглядом в лицо девчонки и даже как будто сделал полшага вперед, хотя он и сам этого не заметил. Но род ей трогать не стоило.
– Была бы ты мужчиной, – тихо проговорил Лей, не сводя с девчонки тяжелый, полный сдержанной ярости взгляд, – я бы научил тебя, что не стоит трогать мой род и мое племя.
Он мог бы по памяти, без запинки, назвать своих предков на несколько поколений назад – уже потом начал бы задумываться и вспоминать. Большинство имперцев едва вспоминало своих прадедов, хотя следовало признать, что о Сестре Сокола он был иного мнения: наверняка женщина императорской крови тоже знала своих предков, по крайней мере, он удивился бы, если бы в императорской семье не заучивали собственных предков.
Следующие ее слова мало его впечатлили, и вряд ли северянина можно было задеть какими бы то ни было словами после того, как она зацепила своим слишком длинным и болтливым языком его род. Лей сложил руки на груди, холодно глядя на молодую сереброволосую Ходящую, и издевательски усмехнулся.
– Простите, падать в ножки и целовать туфельки не буду, но за вашу доброту спасибо вам от всего сердца, – язвительность в его голосе хоть и не была явной, но различить ее можно было, если слушать.
Никогда он не был совсем уж холодным, и нрав у северянина был тяжелый, и стерпеть он мог далеко не все, хотя умом понимал, что иногда надо сцепить зубы и промолчать. Не мог, и каждый раз в груди разгоралось бушующее пламя. Но иногда и пламя застывало, покрывалось ледяной корочкой, как сейчас, и весь жар куда-то отступал, как будто морская волна схлынула. И плевать ему на самом деле было на угрозы маленькой девчонки, молоденькой Ходящей, едва объявившейся в Башне тогда, когда его уже здесь все знали. Что она могла с ним сделать? И станет ли ему хуже от того, что он из Башни переедет куда-нибудь еще? Все подальше от этих змеищ, от которых, когда они собираются вместе, ничего хорошего не ждешь.
Не ждал он, признаться, от нее чего-то сильнее пощечины, и та вряд ли будет очень уж заметной. А потому только смотрел на нее, даже слегка заинтригованный. И, получив по ноге, отшатнулся, сделав шаг назад, и зашипел сквозь сжатые зубы. Ну и нрав – не будь он на нее так зол, он бы уже восхитился этой злобой и таким нестандартным подходом к выбросу своей злости. По ногам его обычно не били. Он покачал головой, исподлобья глядя на Ходящую и тряхнув головой, чтобы отбросить с лица длинные рыжие кудри.
– Это не мужество, маленькая Ходящая, – он с кривоватой усмешкой смотрел на Аленари, еще раз тряхнул головой и выпрямился. – Это страх поспорить с Матерью, которая забавляется с Ходящими и Огоньками как ей угодно. А я уже не в том возрасте, чтобы сносить капризы вздорных баб, которым нечем себя развлечь. Пусть избавляется от Ходящих, которые ей не нравятся, каким-нибудь иным образом.
Но в одном она была права: срывать злость на девчонке, пострадавшей от этого решения не меньше него, было не очень-то правильно, и он еще будет себя за это укорять, у него все же была совесть.
– С чего бы это? – он усмехался с насмешливым блеском в глазах. – Не бери на себя слишком много, девочка, иначе когда-нибудь переломишься.
Еще раз поморщившись, Лей отступил еще на шаг и перевел дух, не сводя взгляда с сумасбродной девки.
– Что же, по крайней мере, эти несколько недель не будут скучными, – выдохнул он и, словно и не слыша ее последних слов о каких-то там делах, пошел по кругу, в центре которого стояла молодая Ходящая, рассматривая ее уже не как выпускницу Радужной долины, а как… свою Ходящую. Не то чтобы он был впечатлен, но… – Не самый плохой вариант.
К чести сказать, он даже не пялился на ее формы – а что он там не видел у молоденьких девушек? Так, хотел посмотреть не только на ее лицо и корсет – само это слово рядом с Аленари едва не вызывало у него нервный смешок.
– Что же, мы с тобой оба оказались в цепких руках Матери, – пробурчал северянин, снова посмотрев ей в глаза. – Со мной все ясно, я ей не нравлюсь, а тебя-то за что, Сестра Сокола? Старуха позавидовала длинной косе?
«…и крепкой молодой груди». Но это произносить вслух определенно не стоило.
Лей быстро остывал, по крайней мере внешне.

«Была бы ты мужчиной, я бы с тобой уже давно не разговоры разговаривал».
Эти слова повисли не в воздухе – у него в голове, не сорвавшиеся, не произнесенные. Ни к чему им быть произнесенными – вообще никогда. Ни к чему все усугублять. Постепенно к Несущему свет возвращался разум – по крупицам, все еще в ослеплении от того оскорбления, которое не всякий северянин найдет в себе силы снести. За такое мужчинам давали по зубам, женщин – затыкали, грубо и жестко. Он с возрастом понял, что грубая сила и обычная грубость – не всегда показатель смелости, и уж точно не показатель мудрости. Врагов надо прощать и превращать в друзей, показывать им, что они заблуждались… Он еще не скоро овладеет наукой, да и хорошо, если вообще когда-нибудь овладеет.
– Дорогая Сестра Сокола, – ему стоило большого труда сдержать еще одну желчную ухмылку, – ты не выше меня. Когда-нибудь – да, наверняка будешь. Станешь такой же, как твоя мать. Войдешь в Совет, заставишь этих кур с собой считаться. Но не сейчас. Сейчас ты, уж прости – сопливая молоденькая Ходящая, которая почему-то решила, что сможет заставить меня подчиняться. Ты не выше меня, девочка, и до того, чтобы я склонился перед тобой, тебе еще расти и расти.
Это было одновременно смешно и грустно. Смешно, потому что Аленари рей Валлион изо всех сил пыталась показать грубому Огоньку, северянину, что она сильная, что она заставит его называть его госпожой и разве что не в ногах у нее валяться, в то время как сама была… Что же, увы, но пока статус Сестры Сокола в Башне был гораздо более… блеклым, что ли, чем у самого опального Огонька. И это было еще и грустно, потому что, если серьезно, то неглупой, гордой, красивой Аленари здесь будет ой как не просто. И если отстраниться от всего, что они сейчас в порыве злости наговорили, не так она была плоха. Может, слишком гордая, иногда до невозможности, но по крайней мере это была обычная, понятная ему гордость, а не желание унизить кого-нибудь, чтобы самоутвердиться – и уж этого он за годы, проведенные в Башне, видел предостаточно.
– Все ломаются, девочка, – он со вздохом покачал головой: ее гордость и упрямство еще создадут ей немало проблем. – Особенно если не обладать хоть какой-то гибкостью.
Оставалось только хмыкнуть: рей Валлион младшая, как и все женщины, думала, что сейчас ее непременно будут раздевать и пожирать глазами. Почему-то иногда женщинам отказывал ум, и они начинали думать, что каждый встречный мужик только и мечтает, что затащить их в постель. Хотел бы он знать, что еще от нее стоит ждать, что еще выкинет вздорная девчонка.
«Мать, как же». Потребовалось определенное усилие, чтобы не захрюкать от смеха. А то он не знал, как на самом деле Аленари предпочитает называть суку, по какому-то недомыслию ставшую Матерью.
– Под опеку? – он хохотнул, но решил отложить спор до лучших времен.
Кто тут под чьей будет опекой – это еще вопрос открытый. Лей чуть прищурился, со смешливым блеском в глазах, и все еще со сложенными на груди руками чуть кивнул Ходящей, давая ей возможность уйти. А еще он подумал, что ее улыбочка сработала бы лучше, если бы не предшествовавший ей разговор.

Как он и думал, раскаяние и мысленные укоры пришли позже, но, впрочем, довольно быстро: стоило только окончательно остыть. Не то чтобы он собирался прямо сейчас бежать и просить прощения у вздорной (а Лей все еще считал Звезднорожденную вздорной) девицы, но в любом случае уже успел понять, что был не прав. Ей бы возиться с таким же выпускником, как это обычно и было, и такие пары сохранялись надолго (и только Лей так и шатался по Башне неприкаянным), а она пытается прыгнуть выше собственной головы и утвердить свою власть над тем, кто был старше ее лет на десять. Глупая девчонка. И он тоже хорош.
Но так как он был мудрее и старше, ему и делать первый шаг. Им в любом случае предстояло в ближайшее время как-то выносить друг друга, и чем раньше они примут правила игры друг друга (или поймут, что правила эти принять невозможно), тем лучше. Тем, скорее всего, быстрее все закончится. А Лей уже устал от бесконечной смены Ходящих.
Найти Ходящую в Башне – задача непростая. Но нет невыполнимых задач, особенно для того, кто обитал в Башне куда как дольше, чем эта Ходящая, и знал о ней немало. И уж можно было не рисковать нарваться на косой взгляд, спрашивая, не видел ли кто… хотел бы он сказать «наглую девчонку», но говорил «Аленари рей Валлион». Это он один на один мог называть ее почти как угодно, а срамословить за спиной – на это Лей был не способен. Он, конечно, Матери не говорил всего, что думал, и в выражениях знал меру, но она знала, что и он от нее не в восторге – и достаточно. Девчонка по крайней мере пока не заслуживала открытых поношений.
– Сестра Сокола, – позвал он, подпирая плечом стену. – Думаю, следует попробовать еще раз. Нам как-никак друг друга еще долго придется терпеть.
Извиняться в его планы не входило, тем более что вряд ли приносить извинения хотя бы просто приходило в голову этой гордячке. А значит, это подождет.

Хорошо еще, что никто не видел, как Лей ходит из угла в угол по своей комнате, раздумывая, едва не размышляя вслух, чтобы лучше понять сложившуюся ситуации, и что он вообще может получить из этой ситуации в итоге. По всему выходило, что на этот раз хоть на сколько-то приличную развязку он может рассчитывать, и, может, они даже не поубивают друг друга с младшей рей Валлион, пока Мать не наиграется. Верил ли он в то, что на этом его скачки между Ходящими закончатся? Вряд ли. Аленари обладала определенной жесткостью и силой характера, но вряд ли научится в ближайшее время не только пытаться ломать других, но и переступать через себя саму. А любые приязненные отношения между людьми строятся на умении находить компромиссы. Он в силу возраста и того, что уже попросту пообтерся в Башне, был на это способен. Она? Это им предстоит узнать. Пока Лей был совсем в этом не уверен. Он дважды разговаривал с младшей рей Валлион, и оба раза она показывала себя упорной, вздорной девчонкой, легко выходящей из себя и не желающей слушать других. И несмотря на то, что ее, как и всех молодых Ходящих, воспитывали в Радужной долине, а не при дворе, складывалось впечатление, что она все равно была капризной принцессой, близкой родственницей императора, привыкшей, чтобы все в этом мире крутилось вокруг нее и всегда было в согласии с ее желаниями.
Девочка довольно быстро сошлась с ученицей Матери и подопечными Гиноры – точнее, одним из них, потому что Лей не был уверен, что даже родной брат любит молодого Рована – уж скорее выносит. Гинора с ног сбилась, пытаясь вдолбить младшему Нею хоть какой-то… ум? разум? приличия? А то он сам не знал этих приличий. Имей Лей к Ровану хоть какое-то касательство, он бы давно сказал, что тот просто родился с гнильцой, и ничего с этим не поделаешь, а про себя еще и подумал бы, что лучше уж Ровану случайно свернуть себе шею на одной из многочисленных лестниц Башни: от таких, как он, можно ждать только зла. Сейчас Ней был еще мальчишкой, но во что он вырастет со временем? Лею и, что хуже, Гиноре еще предстоит это увидеть. Но северянина чужие ученики не касались, и он оставил свое мнение при себе. Жаль только, что Рыжик расстроится.
Мысли Огонька упорно перескакивали с Аленари на любую другую тему, как будто искали предлог не задумываться о новой проблеме – можно подумать, мало ему других проблем, так еще и самодовольную девицу на шею повесили.
Раздумывая то о рей Валлион, то снова перескакивая мыслями еще на что-то, Лей даже проехал один пролет вниз по перилам – совершеннейшее ребячество, но он слишком устал изображать из себя что-то и подумывал о том, кого можно было бы в ближайшие пару дней вытянуть из Башни в какой-нибудь трактир, напиться рески и пожаловаться на молодую Ходящую. А намучается он с ней, ох намучается еще!
Которая, кстати говоря, явно не была довольна новым его появлением, хотя он и пытался зарыть топор войны – и, желательно, поглубже. Лей закатил глаза и поднял уже руку, чтобы что-то возразить, но не сразу сообразил, с чего и начать. По правде говоря, в первую очередь хотелось спросить у Ходящей, всегда она ведет себя как надутая индюшка или только с ним? От этого вопроса их обоих уберегло появление Гиноры и Рована. Лей без всякого выражения мазнул взгляду по молодому Огоньку и, кивнув, тепло улыбнулся рыжей Ходящей. Дождавшись, когда они пройдут мимо, северянин решил попробовать еще раз – благо, появление Гиноры его остудило.
– А Ретар Ней рано или поздно станет Огоньком молодой Тиа ал’Ланкарры, и что, думаешь, это сразу заставит его беспрекословно подчиняться каждому ее слову?
Можно подумать, в Башне можно скрыть хоть что-то хоть от кого-то – один большой то ли курятник, то ли террариум. Несущий свет поставил бы на второе.
– Пройдемся, – со вздохом кивнул он Ходящей. – И брось ты этот тон: звучит и выглядит смешно. Я тебе не враг и, – он понизил голос и наклонился к младшей рей Валлион, – унизить, в отличие от Сориты, не хочу.
Тем более что когда-то он уже успел вступиться за Аленари – зачем, спрашивается? Да потому что таким родился и ничего с этим поделать не мог. Лей неторопливо пошел вперед, держа руки за спиной и изредка косясь на Ходящую.
– Что она там тебе наговорила? И во имя Уга, давай без этого «вы»: звучит как будто ты меня приговариваешь к чему-то еще, кроме того, что на мне и так висит – а мне хватило и приговоров Матери.
Еще он бы с радостью попросил не называть его «Лей-рон», потому что никто из тех, кто относился к нему, как к нормальному человеку, так его не называл: как-то само так сложилось еще со времен Радужной долины, что в кругу друзей он был просто Леем. Леем и остался, и будет им до самой старости, в том числе и для собственных учеников. Теперь собственное полное имя звучало как-то тревожно, странно. Настораживало, потому что если кто и обращался к нему так, то это был кто-то вроде Сориты, а от одного ее присутствия рядом хотелось повеситься на ближайшей лестнице.

Гинора могла остудить кого угодно. И не то чтобы обязательно остудить, но было в ней что-то такое – наподобие ощущения, когда на плечи кладут теплые ладони и слегка сжимают. И не то чтобы сама она была образчиком терпения, но некое влияние Ходящей Лей ощущал на себе с легкостью. Может, дело в том, что она просто была приятным человеком. И если есть в Башне кто-то, кого можно назвать хоть сколько-нибудь добрым, то Гинору можно было отнести к их числу. Северянин вдохнул и выдохнул: не так уж и сложно сладить с молодой Ходящей, надо лишь иметь немного терпения. Он хмыкнул и чуть качнул головой: соглашался, но не до конца. И, разумеется, не стал отпускать сальных шуточек о том, что они могли бы и попробовать, если дело за этим.
– Дело не в том, кто с кем спит, – губы дрогнули в улыбке, и Лей чуть прищурился, от чего сразу стали заметнее морщины в уголках глаз. – Даже влюбленными далеко не все женщины позволяют манипулировать собой. Дело в характере. Ты же умная Ходящая и должна понимать, что то, что мы Огоньки, отнюдь не делает нас хуже, слабее или глупее.
Дело в том, кто и как к кому относится. И это было нормально: слушать друг друга, а не приказывать. Другое дело, что многим Ходящим магия настолько ударила в голову, что они уже и забыли, каково это – быть нормальным человеком, с нормальными отношениями с окружающими.
Глава Башни Аленари не нравилась ровно столько же, сколько и ему самому – если не больше. Она даже имя Матери воспринимала как будто как личное оскорбление.
– Но она с радостью это сделает, – северянин пожал плечами и, расцепив руки за спиной, сложил их уже на груди. – И ты, и я знаем не только это, но и то, почему она это сделает. Хотя по правде говоря такой, как она, и серьезные причины не нужны.
Дал же Уг Мать с настолько мерзким и завистливым нравом. Вслух Несущий свет этого говорить, понятное дело, не стал, но и не нужно было: наверняка Аленари и сама думала примерно о том же. А также о том, что Сорита с радостью поставит подножку дочери своей соперницы. Он покосился на девушку, когда они проходили мимо Ходящих – смотреть на них у Лея сейчас не было никакого настроения: даже доброго Огонька можно довести до того состояния, когда он будет готов кинуться на кого угодно. Да и чего ему на них смотреть? Ради кислого взгляда?
Он, конечно, был несправедлив ко многим обитательницам Башни. Но порой уже просто ничего не мог с собой поделать.
– Ну в целом… – северянин пожевал нижнюю губу, глядя куда-то в пространство перед собой, – примерно так. Хотя кто кого не мог вынести – это еще вопрос, но сейчас не об этом. А от тебя ей что нужно? Не переучить же наверное Огонька, который старше тебя… лет на десять, предположим.
Он мог бы рассказать младшей рей Валлион, как все было на самом деле: да, у него тоже непростой характер, но не просто же так он берет и сживает со свету Ходящих? Мог бы рассказать о том, что и они далеко не такие святые, какими себя мнят. А еще были те, с кем он без труда мог бы разговаривать и даже работать – но не постоянно. Они просто не сходились характеру, и Лею все казалось, что где-то в его жизни кто-то вычеркнул нечто очень важное. Или кого-то очень важного, из-за чего он теперь и болтается по Башне неприкаянным.
– Ладно, наверное, надо переходить к конкретике, – она еще была молодой, и только поэтому северянин надеялся договориться хотя бы с этой Ходящей. – Для тебя это каторга. Для меня тоже. Так что давай мы просто постараемся дать Матери то, что она хочет, потому что, Уг свидетель, этой женщине проще дать все, что она потребует, чем объяснить, почему это нельзя сделать. И разойдемся как в море корабли – может, найдешь себе потом Огонька помоложе и посговорчивее, – он хмыкнул и добавил. – Тогда и посмотрим, кто и где главный.

Потерев лицо ладонью, Лей пригладил вьющиеся, уже с проседью, волосы. Он уже не собирался спорить с девчонкой до потери голоса, но и просто так отступать было выше всей его упрямой природы. Он был спокоен.
– Есть, – северянин кивнул. – Я умею уважать традиции. Я уважаю Ходящих и не отказываю им ни в уме, ни в таланте. Но нет таких традиций, которые позволяли бы Ходящим не уважать меня. Нет традиций, которые позволяют им считать меня их слугой. Я не вхожу в Совет, потому что таковы традиции, да я и не рвался туда никогда. Но это не делает меня ни глупее, ни слабее.
Никогда, никто не смог бы обвинить Несущего свет в том, что он не за что нападает на людей, никто не смог бы сказать, что он унижает – да, кричит на учеников, да, подбирает цветистые сравнения, но настоящих унижений не испытал никто из его подопечных: Лей слишком уважал их. И себя самого уважал, а потому просто не мог вести себя так, как ведут некоторые Ходящие и Огоньки с собственными учениками.  А может, дело еще и в том, что он умел примерять на себя. Знал цену словам. Умел сначала думать, а затем говорить. Он был, пожалуй, слишком несдержанным с молодой рей Валлион, но не срывал злость на молодых Огоньках. Он уважал и Ходящих, но не давал давить на себя. А еще уважение должно быть взаимным.
А еще Аленари до сих пор то ли не задумывалась, то ли не хотела задумываться, что он все еще мог бы чему-нибудь ее научить. Просто из-за разницы в возрасте. Полноценным учителем Ходящей ни одному Огоньку, конечно, не стать, просто потому что слишком тонкие и сложные плетения рассыплются у него в руках, но какие-то мелочи – вполне возможно.
Лей с ироничной усмешкой приподнял брови.
– Не знаю? Тут ничего не надо знать. Я знаю, кто твоя мать, и мне известно о ее с Соритой… соперничестве. Алиста рей Валлион стала бы хорошей главой Башни. Лучшей, чем Сорита. Но Старшая наставница Радужной долины все еще имеет вес, и немалый, – обычно он не был таким разговорчивым, когда речь заходила о серьезных вещах: предпочитал молчать, слушать и запоминать. – Ты – ее дочь. Сложить два и два несложно. Ты из рода Соколов. Ты молода, красива, неглупа и талантлива. Ты дочь Алисты рей Валлион. Достаточно для ненависти и разумных опасений.
Лей говорил об этом без всякого выражения – да он и не говорил ничего, кроме простых фактов, с которыми сложно поспорить. Кроме, может быть, его утверждения о том, что старшая рей Валлион была бы лучшей Матерью, но можно позволить себе растворить каплю личного мнения в сухих фактах. Аленари рей Валлион пройдет через первые годы в Башне, обзаведется каменной кожей и такими же клыками и когтями, как и у всех здесь, и заставит с собой считаться – если она хоть немного похожа на свою мать и может не только задирать нос.
– Это-то ясно, – северянин невесело усмехнулся: он и сам понимал, чего Мать хочет на самом деле – чтобы эта конкретная Ходящая обломала о него зубы, и у Сориты был повод сделать еще одну мерзость в череде всех ее мерзостей. Возможно, это будет слегка фамильярно, но он все равно легко похлопал ее по плечу. – Я спрашиваю, что она от тебя потребовала, если так… испытывает.
Да уж, «испытывает» – прекрасное слово. Особенно когда относится к тебе самому. Он остановился напротив молодой Ходящей, глядя на нее выжидающе и даже с каким-то намеком на надежду: может, хотя бы один раз все пройдет спокойно. В то, что молодая рей Валлион задержится с ролью его Ходящей, северянин не очень верил, но сколько есть – хорошо бы хоть это прошло ровно.
– Не капризничай, госпожа рей Валлион. Думается мне, мы оба готовы заключить перемирие если не сами по себе, то хотя бы назло Сорите, – по крайней мере он был готов. Если отмести излишнее высокомерие Аленари, то ее можно было выносить – а эта черта, хотелось надеяться, сгладится с возрастом. Если не сделается совсем невыносимой. Прежде чем пожать тонкую ладонь, Несущий свет поднял руку. – Я буду слушать тебя, если ты будешь слушать меня. Это справедливо.
Отбросив с лица вьющуюся рыжую прядь, Лей крепко, но осторожно пожал тонкие белые пальцы. Может, они оба еще переживут это время и не поубивают друг друга. Расстроить хоть немного планы Сориты, пусть и в такой малости – Лей был совсем не против этого. Как бы ни любил он действовать и говорить прямо, иногда оставались только подобного рода диверсии.
– Мне поклясться на чем-нибудь? – он хохотнул. – Встать на колено и принести какую-нибудь торжественную клятву?

Он помнил матушку Аленари и сейчас мог сравнить старшую и младшую рей Валлион, не думая о том, как же ему хочется стукнуть младшую по затылку – не сильно, разумеется, а так, наградить легким подзатыльником. Аленари была еще молода, но внешне очень напоминала Алисту, и Огонек подумал, не копировала ли она еще девочкой походку и манеру держать себя матери. Внешне она была похожа, хоть и не была копией, конечно – но во всем остальном Аленари была именно молодой Ходящей, готовой оскалить зубы на всю Башню за одно неосторожное слово – когда еще она научится такому же спокойствию, как у Алисты? Молодая рей Валлион, конечно, изо всех сил держала себя в руках, но все же можно еще было угадать, когда и чем она была недовольна.
Ей можно было любоваться сейчас – пока она рассматривает убранство Башни. Лей уже привык к детищу Кавалара и редко действительно рассматривал в нем что-то – насмотрелся уже, когда сам был таким же молодым. Он подумал о том, что человеческая природа все же была неправильной: нет бы любоваться окружающей красотой, но, стоит видеть эту красоту чуть чаще, как она уже становится незаметна глазу. Может, так через несколько сотен лет Башню еще и перестроить попытаются, уже не видя того, чем восхищались еще современники Скульпутора.
Лей пожал плечами, не став отвечать: она тут не единственная Ходящая. И ее мнение – тоже не единственное. А если и не считала Аленари его дураком, то не по всем ее словам и действиям это можно понять: как и многие Ходящие, она то и дело ставила себя так, как будто вокруг нее все были дураками. Человеку, называемому Несущим свет, не было нужды лишний раз доказывать свой ум, да и вообще что-то доказывать, но и когда его считали скудоумным, он не терпел. Именно Аленари ему этого не говорила. Но дело ведь не только в ней.
– Думаю, твоя мать не будет на тебя в обиде: она и сама понимает, в каких условиях ты здесь находишься. И что избежать всех подножек, которые тебе здесь подставляют, вряд ли возможно.
Звучало, конечно, не очень утешительно, Лей и сам это понимал, да и груз ответственности, нежелание опозориться – эти чувства были прекрасно знакомы ему самому. Ему было легче в том, что его, единственного сейчас северянина в Башне, не с кем было сравнить, но, как и Аленари, он представлял нечто большее, чем просто обладающего Даром. Если девушка была олицетворением императорской семьи, и по ней в Башне могли судить о других обладателях серебра в волосах, то Лей отдувался за весь свой народ: ведь не может же быть так, чтобы сильные северяне дали Башне дурного, ни на что не способного мальчишку. Груз чести целого народа тяжело и неудобно лежал на плечах – Аленари наверняка чувствовала то же самое.
– Вот оно что, – тихо протянул северянин, и рыжие брови на несколько секунд свелись к переносице. – Что же, это того стоит. Если, конечно, она в конце концов не найдет какую-нибудь другую лазейку, чтобы все-таки не допустить тебя до них.
А в том, что нынешняя Мать способна на такую подлость, Лей вообще не сомневался. Глава Башни должна быть, разумеется, образцом для всех, сочетать в себе самые лучшие качества, быть путеводным светом для всех остальных, но он уже давно понял, что такие люди не получают власть: они не умеют к ней идти, потому что идти надо по головам. И остаются такие, как Сорита. Способные на любую мерзость.
Северянин издал хрюкающий смешок.
– Все выполнимо, кроме ночного горшка Матери.
Снова сложив руки на груди, он с легким прищуром продолжил наблюдать за Ходящей. И голос, когда он заговорил, был уже серьезным, без насмешек. Шутить тут, по правде говоря, было не о чем – хотя с другой стороны, только шутить и оставалось, если не хочется плакать.
– Ты и правда надеешься что-то найти? Нет, я не издеваюсь – просто уже многие в них копались. До нас и в наше время тоже. Осо, Тальки, даже Гинора – кто только не рвался к ним, надеясь найти ответ, как исправить… все.
Сам он не пытался. Это удел Ходящих, все же магия Целителей пусть немного, но ближе скорее к ним, а не Огонькам. И Лей сомневался, что там, где споткнулась даже Целительница, он вдруг отыщет ответ. Нет, требовалось что-то большее, чем эти записи. Но он тоже хотел бы вернуть утраченное. Конечно, он не Целитель и никогда не сможет создавать что-то хоть немного похожее на Лепестки или Колосса, но и помимо этого было немало того, чему Лей смог бы научиться. Как? В том-то и загвоздка.